Четыре Евы. Связь поколений
Шрифт:
– Ты, Проценко, стой!
Я поняла, что она меня будет наказывать, но не знала, в чём я провинилась.
Учительница произнесла:
– Дети, посмотрите на эту девочку. Я советую вам держаться от неё подальше, она из очень неблагополучной семьи и может очень отрицательно влиять на вас. Советую вам с ней не дружить, потому что её родители – сектанты и фанатики! Они против коммунистического строя, они позорят нашу страну, они несут вред всему цивилизованному обществу, позорят наш Советский Союз и наш народ!
Я боялась пошевелиться, боялась, что она подойдёт и ударит меня, от страха я написала в колготки. Но хорошо помню, что внутри меня кричал какой-то, неизвестный до сего дня, голос возмущения: «Как она может так говорить
Когда я пришла домой, и мама спросила, почему меня так долго не было, я посмотрела на неё с мольбой и тихо произнесла:
– Мамочка, можно я больше не пойду в эту школу?
Она, конечно, спросила, что случилось, но я не стала её расстраивать и пересказывать то, что говорила учительница. У мамы был шок! Она впервые услышала от своей любимой дочери: «Я не хочу». Мама, ничего не понимая, стала строго убеждать меня, что учиться нужно. Я чувствовала, что для меня настали чёрные дни, но об этом знали только я и мой друг Иисус, теперь про все свои тревоги и печали я не могла рассказывать никому, кроме него.
Через некоторое время, когда я снова пришла в школу и вошла в свой класс, я увидела опять свою любимую учительницу Екатерину, я тогда очень обрадовалась. Но потом я заметила на её лице слёзы, и поняла, что случилось нечто ужасное, и это ужасное касается той злой учительницы. Я почему-то поняла, что её больше нет, и именно поэтому у моей любимой учительницы на глазах слёзы. Учительница сказала всем садиться, а потом, словно недоумевая, стала рассказывать, что наша учительница совсем не болела и была здорова, но почему-то без всяких на то причин, она вечером заснула и больше не проснулась.
Я слушала её рассказ и понимала, что это я! В меня вселилась страшная мысль о том, что я её убила, ведь это именно я на неё жаловалась, именно я хотела, чтобы таких людей не было вообще на Земле, это именно мой внутренний голос кричал: «Ты врёшь! Врёшь! Врёшь!» Это именно я желала, чтобы она ушла навсегда и больше не приходила в наш класс. Мне было и страшно, и стыдно. Я была уверена, что это сделала именно я!
В день прощания гроб с телом привезли и поставили на улице перед школой, с правой стороны от входа, чтобы все желающие могли подойти и попрощаться с её телом. Когда я подходила к школе, увидела много народу и стоящий чуть в стороне гроб, я словно окаменела. Я понимала, что не могу вернуться домой, потому что мама хочет, чтобы я училась, но я чувствовала, что боюсь идти вперёд, потому что там, в гробу, лежит она, я боюсь, что она встанет и скажет: «Это ты убила меня! Подойди – я заберу тебя с собой!» Я не помню, как прошла мимо гроба, но этот страх остался во мне на долгие-долгие годы. С тех пор я боялась покойников, боялась подходить к гробу, мне всегда казалось, что умерший может встать и забрать меня с собой. В моей душе остались неприятные воспоминания о случившемся, но с другой стороны, в душе поселилась уверенность в том, что теперь мой друг Иисус будет всегда за меня заступаться и меня защищать… Как-то раз я опять захотела поехать в гости в Ручьи, бабушка и дедушка были рады и отпросили меня у мамы. Я радовалась тому, что опять увижу маленького Дениса и смогу покатать его в коляске теперь уже по улице, конечно, в присутствии родителей малыша. Вечером, когда ложились спать, я увидела, что в комнате, где жила молодая пара с ребёнком, стоит телевизор. В нашем доме не было телевизора
Тётя Люда постелила мне на раскладном кресле, а потом сказала:
– Верочка, ну всё, ложись спать и закрывай глазки. Мне совсем не хотелось спать и очень хотелось посмотреть телевизор, я легла, как мне велели, и, прищурив глаза, стала в щёлочки смотреть, что там показывают. Внутренний голос шептал, что так делать нельзя, что надо закрыть глаза и спать, но я не хотела слушать тот тихий внутренний голос. Я притворилась, что сплю, а сама смотрела взрослый фильм, не понимая, что там происходит. Было плохо видно, и всё-таки сквозь прищуренные глаза я видела, как мужчина и женщина целуются, мне было немного стыдно, но я всё равно пыталась смотреть тайком. Потом мои глаза устали, и я заснула.
Так я научилась обманывать старших в первый раз. Мне было стыдно, но желание смотреть телевизор оказалась сильнее разума. Как говорится, запретный плод сладок! Теперь мне хотелось ехать в Ручьи не затем, чтобы качать маленького мальчика, меня тянуло туда желание тайком посмотреть там телевизор, а маленький мальчик был теперь лишь поводом.
Как-то в воскресенье после утреннего собрания я подошла к маме и спросила разрешения снова поехать в Ручьи.
Выслушав меня, мама сказала:
– Нет, доченька, в этот раз ты не поедешь туда.
Это было впервые за мои восемь лет, когда мама мне сказала:
– Нет, доченька!
Я почувствовала в груди возмущение, это было так сильно, что меня даже стало подташнивать. Чувство обиды нарастало во мне и распирало меня изнутри. Я поняла, что мама не отпустит и, уходя от мамы прочь, подумала первый раз в жизни про маму плохо.
С этой мыслью, которая кричала во мне, что у меня плохая мама, я направилась к папе за поддержкой. Как лиса я подошла к нему, обняла его за шею и сказала:
– Папочка, скажи, пожалуйста, маме, чтобы она меня отпустила сегодня в Ручьи с дедушкой и бабушкой.
Папа обнял меня, прижал к себе и сказал:
– Доченька, ну раз мама сказала, что нельзя сегодня, поедешь к ним в следующий раз.
Он вытащил из кармана железный рубль с изображением Ленина и протянул его мне, сказав при этом, что я смогу купить много мороженого. Я взяла из рук папы этот рубль, отвернулась и, решив, что, оказывается, и «папа у меня плохой», выбежала из комнаты. Мне хотелось уйти от родителей так далеко, чтобы они не знали, где их Вера. Мама окликнула меня и строгим голосом попросила снять нарядную кофту, чтобы не испачкать. Я в гневе сняла эту «мамину кофточку» и с обидой на весь мир, надув губы, вышла на улицу. Это чувство и это ощущение негодования я помню до сих пор. Оно было очень тяжёлым и неприятным, это была моя первая обида, первый гнев, первый уход из дома, когда родители не знали, куда я пошла. Для себя я уже решила, что уйду, и пусть меня ищут, пусть волнуются, пусть поймут, что они меня обидели, что они неправы.
Я вышла во двор и остановилась, не зная, куда идти дальше, но возвращаться не хотела, для себя я уже решила, что покажу своим родителям, что они неправы, чтобы они поняли, что они меня обидели. Я постояла, подумала и решила пойти за дом, спустилась к сараю, потом пошла ниже и увидела на краю участка своего брата Николая, который был старше меня на три года, и соседского мальчика Бориса. Я подошла к ним и увидела, что они развели костёр, а ещё выкопали из траншеи кабель, зачистили его, и в руках у них остались тонкие палочки из проволоки, которую брат называл оловом. Коля, увидев меня, потребовал, чтобы я уходила, он был уверен, что за мной придёт мама, увидит, чем они тут занимаются, и им обоим влетит. Я умоляла разрешить остаться, объясняла, что мама искать меня не будет, что я никому ничего не расскажу.