Четыре Евы. Связь поколений

Рейникайнен Веера Хелена

Мне было жалко и маму, и бабушку, я тогда не понимала, что все их споры и конфликты возникают из-за религиозных разногласий между матерью и дочерью. Бабушка думает, что мама её бросила и променяла на своих друзей баптистов, а мама, в свою очередь, пытается ей объяснить, что это не так, что она всегда рада ей, всегда ждёт здесь у себя. Но так как у неё маленькие дети, хозяйство и богослужения, то она не может часто сама приезжать навещать бабушку. У каждой из них была своя правда, и каждая верила, что она права. Каждый из них думал, что другой грешит и нуждается в покаянии и спасении, каждый верил, что достучится до сердца, и

всё будет по-прежнему.

Бабушка думала, что она сможет переубедить свою дочь, что дочь перестанет грешить и вернётся в веру своих предков. Когда дочь была ещё маленькой, они с мужем крестили её в лютеранскую веру: Хелена надеялась, что дочь Эльви вернётся к матери своей и поймёт, что она была не права.

А моя мама молилась и надеялась, что бабушка поймёт и примет живую веру, ту веру, которая спасла её, когда она замерзала в лесу. Она была уверена, что именно её матери надо покаяться и прийти к Живому Богу, и каждый раз, когда в гости приходила Хелена, мама пыталась вновь и вновь достучаться до её сердца. Каждая из них была со своей правдой, со своей истиной и со своим Живым Богом.

Часто в детстве я слышала эти разногласия и не могла понять, что они делят, почему не могут договориться, почему они разговаривают, словно на разных языках, не понимая друг друга. Мне было жалко и маму, и бабушку одновременно, но помочь им договориться у меня не было ни разума, ни возможности. Иногда бабушка после таких ссор просила, чтобы мама оставила меня у неё, и мама беспрекословно повиновалась, бабушка всегда долго ворчала после ухода мамы, а потом постепенно успокаивалась. Она всегда молилась, когда мы с ней садилась есть, учила меня молиться по-фински, и перед сном она всегда читала свою очень потёртую Библию, потом пела из другой своей старой финской книжки лютеранскую песню, молилась, и мы ложились спать.

Она меня любила и говорила мне:

– Слушай меня, и у тебя будет всё хорошо. Но помни, не доверяй никогда русским!

Мою младшую сестру она недолюбливала, потому что та была похожа на папу, такая же черноглазая и черноволосая. Она любила моего старшего брата Гену, который, как она говорила, был похож на их родню, любила меня и Люду (дочь её младшего сына, который повесился). Я помню, что мою бабушку все боялись в деревне Энколово и не хотели с ней связываться. Когда я бывала у неё, мы ходили к её подругам финкам, которые жили недалеко от её дома, они говорили на своём родном финском языке, пели свои религиозные лютеранские песни.

Иногда бабушка вдруг на что-то злилась, брала меня за руку и говорила:

– Пошли отсюда! Нам здесь больше нечего делать! Бабушка часто брала меня с собой в магазин, который был совсем рядом с её домом (он стоял у дороги, сразу за оградой). Обычно в магазине всегда была какая- то очередь, но моя бабушка никогда не останавливалась в конце этой очереди, она всегда прямиком направлялась к прилавку, за которым стояла продавщица, и меня тащила за руку за собой.

В глазах продавщицы был испуг, и она всем говорила:

– Пропустите! Бабушка Хелена пришла.

Я понимала, что так, как поступала бабушка, поступать нельзя, я видела, что продавщица это тоже понимала, но всем своим видом давала понять:

– Лучше пропустите! Не связывайтесь с этой старухой! Иначе услышите всё, что она про вас всех думает. Люди в деревне Энколово

хорошо знали характер моей бабушки, поэтому расступались и давали ей возможность затовариться всем, что её душе было угодно, смотрели на неё не совсем добрыми глазами, ждали, пока она всё купит и уйдёт. Я это видела, мне было очень стыдно туда с ней ходить, мне было стыдно стоять рядом с ней и видеть осуждающие взгляды тех, кто пришёл и встал в очередь, как полагалось.

Бабушка также часто брала меня в лес собирать ландыши для продажи. Она учила срывать ландыши с длинной ножкой, у меня не всегда это получалось, когда я их вытягивала из земли, они часто обрывались, были короткими, и не годились для продажи. Мы с ней собирали много ландышей, а потом ехали на автобусе в Кузьмолово на рынок, чтобы их продавать, а иногда прямо у дороги бабушка продавала и ландыши, и свою картошку.

Мне казалось, что бабушка не любит быть одна, ей веселее, когда есть с кем поговорить, именно поэтому она хотела, чтобы я к ней приезжала чаще. Она рассказывала мне про то, как за ней ухаживали деревенские парни, и обычно смеялась, вспоминая как всё это было. Она учила меня быть верной своему будущему мужу, приводила примеры из своей жизни, как она выгоняла ухажёров, которые приходили к ней свататься после смерти её мужа Фомы.

Она строго говорила:

– Я всегда была верна своему мужу, своему Фоме, а эти дураки решили прийти ко мне свататься. Одному я так дала кастрюлей, что он вылетел отсюда. Ишь, решил, что если я сходила к нему и что-то у него попросила, то можно ко мне прямиком идти свататься!

Вспоминая это, она начинала громко смеяться, а я стояла рядом и представляла, как бабушка запустила в него кастрюлей. Когда я собиралась возвращаться домой, бабушка всегда спрашивала меня, приеду ли я ещё, и я кивала головой в ответ.

После смерти дяди Гены меня пугал в её доме чердак, на котором, по словам мамы, повесился её брат. Когда я была у бабушки, то всегда боялась идти по длинному коридору, который разделял старую и новую половину дома. Когда надо было проходить мимо лестницы, которая вела на тот страшный чердак, я старалась бежать бегом, чтобы быстрее забежать или в туалет, или в дом, где было уже не страшно. Сама мысль о чердаке, на котором поселилась смерть, меня пугала, именно по этой причине я любила приезжать к бабушке только с мамой. Только когда я была там с мамой, меня ничего не пугало в этом доме.

В 1972 году, когда мне исполнилось семь лет, мама сказала, что пора идти в школу учиться, рассказала, как она ходила в Сибири в школу за десять километров, что вместо тетради у неё была берёзовая кора, а вместо ручки – угольки из печки, которую она сама топила. Мне было интересно и одновременно страшно уходить от мамы в какую-то школу. Мама сказала, что она будет отводить меня туда на учёбу, а потом забирать домой.

Когда я представляла себе, что где-то мне надо будет быть без мамы, то совсем не хотела туда идти, никакая школа меня не привлекала. Но мама сказала, что там меня на- учат и писать, и читать, и считать, что я, так же как она, стану грамотной, а раз мама сказала, значит, туда нужно идти, хотя и очень страшно, ведь я совсем не представляла, что и как может быть в этой школе. Я была очень домашним ребёнком, никогда не ходила в детский сад, и поэтому даже представить не могла, что школа – это место, где много детей.