Четыре года в Сибири

Крегер Теодор

Затем он резко поворачивается, и твердым, но одновременно легким шагом, который может быть только у траппера, спускается к озеру, касается своего немого друга, камня, крестится, прыгает в лодку и хватает весло.

Солнце отражается в его глазах, мечтательно направленных вдаль. Они узрели вечность природы. И в холодных лучах взгляд все же снова становится мягким и прощающим.

Забытое тоже готовилось к зимней спячке.

Между тем тысячи убитых уток, гусей и других птиц были отсортированы, выпотрошены, закопчены, огромные куски мяса лосей и оленей засолены,

сети доставали из реки все больше и больше рыбы, бесчисленные ряды бочек катили к реке, наполняли, закрывали и ставили в деревню, в отдельные избы, в низкие, просторные кладовые. Большой и маленький, стар и млад, все помогали друг другу опытными, спокойными руками без ссор и споров.

Только один человек утратил свое внутреннее спокойствие. Каждый проведенный в Забытом день постепенно становился для него мучением. Постоянно растущее беспокойство грызло его – этим человеком был я сам.

Что происходило в Никитино? Позаботились ли они там тоже о запасах, работали и достали ли все, что им срочно понадобится в течение наступающих четырех месяцев? Подумали ли они о том, что пути подвоза припасов могут быть отрезаны?

Что, если в этом общем хаосе подвоза припасов не будет?...

Если мы окажемся отрезаны от мира?...

Шесть тысяч жителей и три тысячи военнопленных...

В красном углу, под образами, сидела Фаиме. Возле нее играл наш ребенок; он ставил друг на друга маленькие, деревянные кубики, которые вырезали мои товарищи.

Я снова в Никитино.

Бесконечная колонна из загруженных упряжек, вокруг них веселые мужчины, лающие собаки, четкий маршевый шаг, песни в полный голос. Военнопленные возвращаются в Никитино из деревень. Лагерь широко открывает свои ворота. Рукопожатия, радость на лицах у всех.

Робко вхожу я в здание прежнего полицейского управления, поднимаюсь по ступеньке за ступенькой, нажимаю на дверную ручку.

Иван Иванович свободно сидит за своим письменным столом.

– Федя! Ну, наконец-то, ты снова здесь!... Что случилось...?

– Какие у тебя телеграммы из Омска и Перми, Иван? Как обстоят дела с освобождением пленных?... Прибудет ли транспорт?... Омск снова регулярно связывается с нами...?

– Омск телеграфировал четыре дня назад, что транспорт с продуктами был отправлен. С военнопленными, Федя... это все еще очень неопределенно... мы ожидаем в ближайшие дни снова «белое» правительство в Сибири. Много офицеров и солдат старой армии прибыли в Сибирь, из них образовывают «белые» полки, которые должны сражаться против «красных». Всюду уже идут бои...

– Мы должны оставаться здесь?... Ждать дальше...?

– Это больше не может долго продолжаться, мой дорогой. «Красные» будут полностью побеждены, тогда у нас в России снова будет порядок...

– Но тогда Брестский мир тоже будет снова аннулирован, ты это знаешь?... Но в настоящий момент нам нужно позаботиться о чем-то другом, а именно, о продуктах. Подумал ли ты, что если транспортный караван не сможет к нам прийти, нам всем придется умереть с голоду? Ни один черт не позаботится о нас!

– Ради Бога, что

у тебя за мысли, Федя! Этого не может быть, ради Бога!

– И если то, что я говорю, будет правдой? Что будут примерно девять тысяч человек делать в Никитино без продуктов? Нам всем придется сдохнуть?

– Это невозможно! Они должны послать нам продукты!

– Иван! Я взываю к твоему разуму! Прикажи всем немедленно собраться! Теперь мы должны помогать себе сами, потому что другие покинут нас! – прикрикнул я на него.

Мы расстаемся...

Никитино спал. Городку был привычен сон, и в этом не было ничего необычного. Никто не думал о том, что могло случиться. Продолжали жить на авось; как-нибудь что-то да будет, потому что до сего времени как-то все еще шло.

В зале гимназии собрались все. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу. Воздух был наполнен их голосами и их затаенным страхом. Снаружи, перед входом, стояла огромная толпа, которая больше не могла поместиться вовнутрь.

На подиуме появляется Иван Иванович, и масса внезапно умолкает. Эта тишина зловеща. Короткие, резкие слова падают на людей, и непричесанные, запущенные головы опускаются и плачут... Ужасы голодной смерти им известны, но теперь ее опасность стоит перед ними ужаснее, чем прежде.

Парализующий ужас опустился на городок и охватил всех.

В тот же день казачий разъезд под командованием фельдфебеля Лопатина скачет из Никитино; он должен непременно дать нам всем ясность, он должен торопиться – через четыре недели зима.

Почему путь в лагерь военнопленных был так короток?

Почему мне не было позволено объявить им свободу?

Почему я должен был забрать у них последнюю, самую последнюю надежду?

Были ли мы на самом деле самыми худшими из всех плохих?

Или мы должны были исполнить долг посева хлеба...?

– Товарищи... последняя зима в Сибири предстоит нам, самая последняя, но также и самая ужасная. Мы стоим перед угрозой голодной смерти!... Подвоза может не быть, так как в стране, как вы все знаете, большие беспорядки, каждый думает только о себе, и потому очень большой вопрос, сможем ли мы получить продукты извне.

Внезапно все население Никитино было на ногах. Страх подгонял всех.

В реку опускались большие, прочные сети.

Вырастали горы припасов.

Караваны проезжали по дорогам во все близлежащие деревни, и в течение немногих дней, которые оставались нам до приближающейся зимы, получали все, что еще можно было купить из продуктов. Крестьяне отдавали нам свое последнее, даже если этого часто было так мало. Весь скот, и даже лошади были учтены, и теперь они образовывали наши самые ценные резервы, трогать которые можно было только тогда, когда запасы рыбы закончились. Женщин, мужчин и даже детей постоянно решительно подгоняли, они беспрерывно изготавливали петли самых разных размеров, к которым когда-то охотники и трапперы чувствовали отвращение. Теперь они выкладывались в лесу. Все капканы, которые были у нас, служили той же самой цели, и их изготавливали все больше и больше новых.