Четыре года в Сибири

Крегер Теодор

– Откуда это все у вас? – спрашиваю я уроженца Вены.

– Имею честь, для милостивой государыни, позволили себе это принести. И, пожалуйста, я вас очень прошу, маленький знак внимания с моей стороны, с большим почтением... Венец добавляет последнее слово, когда видит строгие глаза фельдфебеля, потом улыбается со всем своим внутренним шармом и смущенно расставляет кофейные чашки сначала передо мной, потом перед своим начальником. Внезапно мне бросается в глаза, что на его правой руки осталось только два пальца.

– Я вас тоже очень сердечно благодарю, –

говорю я и кладу ему на руку мою левую руку.

– О, пожалуйста, пожалуйста, я прошу вас, господин Крёгер, это особенная честь для меня. Потом он удаляется от нашего стола.

Когда питье кофе закончено, я раздаю по кругу сигареты, и затем мы все беремся за дела. Первая папка: «Болезни». Кроме нескольких случаев простуды, болезней в лагере нет. Появляется другая папка: «Еда».

 – Мы пройдем эту папку в самом конце, мне нужно наедине обсудить с вами много разных дел, – говорю я фельдфебелю.

«Работа», читаю я на другой папке.

– Унтер-офицер Вильгельм Зальцер докладывает.

Я смотрю на заговорившего человека. Это маленький, сильный мужчина около сорока пяти лет. Седые виски, несколько мечтательные глаза, сильные пальцы. Он был по профессии «строитель», сразу после начала войны добровольно пошел в армию. Его тщательно почищенная форма очень изношена, залатана на многих местах, она украшена Железным крестом первой степени. Левая половина лица искажена ударом сабли, рот поэтому относительно широк, левое ухо полностью отсутствует. Мужчина из-за трудностей похода заработал себе серьезную болезнь сердца и на долгое время был прикован в Никитино к кровати. Под его руководством и возник «родной угол».

Он спокойно достает из кармана уже довольно грязноватую книжечку, листает ее, причем в ней можно увидеть несколько эскизов строений, проекты чашек, кружек, мебели. Множество страниц исписаны бесконечными рядами чисел. Он кладет книжку на стол и подробно рассказывает, что муниципалитет хотел бы самой ранней весной начать строительство домов, что посевные площади и луга вокруг Никитино больше чем удвоились бы из-за обширного вырубания лесов в начале года и вследствие этого для некоторых товарищей появляется и новая возможность для работы.

– Кроме того, следует сообщить, что к нашей общей радости прибыли музыкальные инструменты для нашего оркестра. Я могу несколько нескромно выдать, что он уже усердно репетирует под руководством скрипача Дайоша. Наша библиотека обогатилась после прибытия следующих ящиков с книгами теперь на 684 тома. Наш самый молодой товарищ, доброволец Ганс Вендт, стал бухгалтером.

Мы смотрим через замерзшие стекла в светящееся сверкание зимнего солнца.

Новая папка прибывает на стол: «Претензии» стоит на обложке.

– Ну, фельдфебель, – замечаю я, – туда наверняка включены всякие плохие вещи, с сильными выражениями, да? Мы все смеемся, обложка открывается.

– Работа, работа, работа..., – читает фельдфебель, – все же, здесь, тут действительно много, мгновение, нужно было бы сделать, – очень медленно начинает читать он, «городскому управлению или какому-либо иному ответственному

учреждению предложение продлить железнодорожную линию от конечной станции до Никитино. Тогда у всех товарищей была бы работа и заработок, если бы можно было после очень точных расчетов решиться на сдельную работу. Очень хитрый и умный человек должен был бы вести эти переговоры с русскими, которые вовсе не настолько глупы, все же, как мы все думали раньше. Я предлагаю, после того, как я посовещался с несколькими товарищами, господин Крёгер должен был бы вести эти переговоры для нас. Я и многие другие считаем его достаточно хитрым. Рядовой артиллерии Фриц Шульц, по гражданской профессии «землекоп».

Мы смотрим и смеемся, как мы можем.

– Рядовой артиллерии Фриц Шульц очень хорош! Он, к сожалению, не знает, что русские всю войну ведут за кредиты союзников, – говорю я.

Пока я, еще смеясь, перевожу этот инцидент Фаиме, кто-то внезапно хватает меня за рукав. Я оборачиваюсь.

– Я Дайош, господин Крёгер, венгерский скрипач Дайош Михали.

Два светящихся глаза, черные как угли, встревоженная голова, растрепанные волосы, рука, которой он отбрасывает волосы назад, дрожащие пальцы в моей руке, форма наполовину расстегнута – в таком виде венгр стоит передо мной.

– Мария и Иосиф!... прекрасный подарок... я так счастлив... Она так удивительно прекрасна... скрипка... я плакал... Я буду играть вам как никогда прежде...

С изобилием воодушевления глаза мужчины блуждают по моему лицу, и когда я встаю, он хватает меня, обнимает меня, потом закрывает руками лицо, широко разводит их и кричит:

– ... я так счастлив... я могу снова играть!... И уже он исчезает, без шапки и пальто, такой же, как он стоял передо мной.

– Оркестр будет играть летом в здешнем кафе. Вы, унтер-офицер Зальцер, сделайте, пожалуйста, при случае проект для этого кафе, а потом еще проекты для пляжа и кинотеатра, который должен вмещать примерно триста – четыреста человек.

Наконец, еще одно благоприятное сообщение. Военная администрация выдала разрешение пленным работать летом у крестьян в деревнях. У меня сам был случай говорить с крестьянами всей окрестности об этом. Товарищей все ждут с удовольствием, их хорошо кормят и хорошо с ними обращаются.

Вопросы, которые еще нужно обсудить, рассматриваются, решения принимаются, потом мы заканчиваем. – Фельдфебель, я хотел бы видеть вас и бухгалтера завтра до обеда, примерно в десять часов утра, у меня на квартире. Прихватите папку «Еда».

Унтер-офицеры встают как по команде, я подаю им руку, – затем я с Фаиме на сияющем зимнем солнце. Мы идем к дому братьев Исламкуловых.

Дверь открывается, и Али подает мне руку. Он и его братья всегда очень рады моему приходу.

– Добрый день, мой дорогой Федя, – приветствует он меня и дарит своей сестре сердечный поцелуй.

В кабинете татар мы просматриваем счета и поступления денег. Пушная торговля очень сблизила нас всех. Безмятежно – до последнего мгновения – осталось во мне ощущение абсолютной честности этих людей.