Четыре года в Сибири
Шрифт:
Фаиме согнулась надо мной, моя голова лежит у нее на коленях.
Березовые дрова в камине превратились в маленькую раскаленную кучку. Окна покрыты толстым слоем льда, на который падает лунный свет.
Я – снова только пленник в глубокой Сибири.
Лампада овевает нас священным светом. Где-то трещат деревья дрова в ужасающем холоде. Гляжу на наручные часы, уже поздно.
– Я дала тебе поспать, потому что я очень люблю смотреть как ты спишь... Так же я сидела когда-то, когда ты болел, у твоей кровати, клала твою голову себе на колени и говорила с тобой, час за часом.
С трудом я снимаю одежду. Я абсолютно сонный. Я прислоняю
Я был счастлив только в плену...
Зимние радости – зимняя спячка
Следующим утром в десять часов раздался звонок. Это фельдфебель и бухгалтер, доброволец Ганс Вендт.
Открываем папку с надписью «Еда». На самом верху лежит ежемесячный отчет по всем правилам настоящей бухгалтерии. Ни одной исправленной или стертой буквы.
Громкий стук в дверь прерывает нас. Я открываю, передо мной, в совершенно замерзшей шкуре, стоит деревенский староста из Забытого.
– Братец, мой дорогой, я сейчас же вернусь. Мне только нужно быстро заглянуть к полицейскому капитану и здешнему священнику, и потом я снова тут. Напиши мне несколько строк, капитан непременно хотел бы принять меня... речь все же идет о моей жизни, добавляет он, сияя, – я расскажу тебе чуть позже все подробно, ты удивишься, мой дорогой!
С моим листком в руке он выбегает из дому.
– Идите, пожалуйста, к пекарю Воробью, – говорю я добровольцу, – пусть он прямо сейчас идет сюда вместе с австрийцем Майерхофером. Я должен предоставить ему большой заказ. А Майерхофер пусть принесет мне точные цены на муку, миндаль, сахар и все прочее, что нужно для выпечки рождественского «штоллена» [5] .
Паренек тут же убегает и вскоре возвращается с пекарем и Майерхофером. Все запыхавшиеся.
– Воробей, я хочет попросить тебя испечь примерно три с половиной тысяч особенных пирогов, и кроме этого несколько пудов выпечки. Майерхофер покажет, как и из чего это нужно делать. Подсчитай мне, сколько все это удовольствие будет стоить. Если у тебя окажется слишком дорого, я пойду к твоему конкуренту.
5
«Штоллен» – традиционный немецкий рождественский пирог – прим. перев.
– Но, барин, скажите хотя бы, ради Бога, зачем вам нужно так много выпечки! Неужели вы все это съедите?
– Выпей-ка пока рюмочку водки и не оставляй ее перед тобой, другие тоже хотят пить, они ждут только тебя.
За один момент рюмка пуста.
– Так, давайте повторим еще раз. Рюмки наполнены и снова опустошены. Потом мы все закуриваем.
– Да, Воробей, мне нужны все эти пироги для моих пленных товарищей, для предстоящего Рождества.
– Так вам нужно было сразу сказать мне об этом, барин, – перебивает меня пекарь, – это же совсем другое дело. В таком случае я совсем не буду брать с вас деньги за все это использование моих печей. Я сделаю это безвозмездно... Я вам, кроме того, еще и два мешка белой муки подарю. Майерхофер и его товарищи научили меня очень многому, я увеличил свою лавку и очень хорошо заработал, и знаете ли вы, что я делаю каждое утро? Майерхофер подсказал мне
Он замолкает и смотрит на меня.
– Мастер, мастер, говорит Майерхофер, – пойдем домой, все пироги подгорят.
– Хорошо, хорошо, Майерхофер, – отвечает пекарь, встает, наливает себе и Майерхоферу еще по рюмке водки на прощание, опустошает их со своим подмастерьем и торопится домой. В двери он оборачивается и говорит серьезно и определенно:
– Все выпечем безвозмездно и еще два мешка белой муки, ради Бога...!
Дверь защелкивается.
Я смотрю ему вслед. Это русская душа!
Я смотрю в сторону и вижу бухгалтерский баланс – а это Европа!
Затем мы подробно обсудили тему еды.
Был полдень, когда вернулся староста из Забытого.
– Я могу жениться на моей сестре! – выпалил он вместо приветствия. – Она вовсе не моя сестра, только так, согласно какому-то закону, а на самом деле, нет. Мой отец много лет тому назад удочерил внебрачного ребенка богатых родителей, это и была Степанида, моя сестра. Теперь я выяснил все, как ты и советовал, – рассказывал крестьянин, очень волнуясь от радости. – Но теперь хватит, хватит, я хочу знать, как ты доехал, брат, что говорила твоя прекрасная жена, боялась ли она, плакала, печалилась ли она, заламывала ли себе руки? Тебе не стоит снова делать это, кто знает, найдешь ли ты во время бурана опять глубокий снежный сугроб.
– Скажи, Илья, ты не хочешь прямо сейчас жениться на Степаниде? Тогда чего ты, собственно, еще ждешь? Иди, покупай обручальные кольца и свадебную одежду для своей невесты и едь домой.
Прошло три дня. Незадолго до отъезда маленького каравана назад в Забытое Илья Алексеев пришел ко мне.
Он положил на стол гигантский пакет, который едва мог нести, осторожно размотал его и достал отдельные предметы. Это были великолепные пестрые ткани для одежды, косынок и рубашек, женская и мужская обувь, новая фуражка с козырьком из лаковой кожи, пестрые, дешевые ожерелья, красные носовые платки, шелковые шнуры с галунами для рубашек... и самое прекрасное и самое важное, обернутое бесчисленными листами тонкой бумаги – два обручальных кольца! Сам мужчина просто сиял от неземной радости.
– Ты помог мне, бедному крестьянину, стать счастливым, я никогда не забуду об этом, братец, никогда... ради Бога! – медленно говорил он.
Снаружи, перед моим домом, стоял маленький санный караван. Он привез в Никитино те шкурки, которые я тогда оставил в Забытом из-за бури, теперь он вернулся, полностью нагруженный товарами. Мужчины в толстых тулупах и шапках из собачьих шкур еще хлопотали в санях, когда мы оба вышли из дому.
Илья сел в первые сани. Он поцеловал меня по русскому обычаю и перекрестил меня.
– Будь здоров, братец... Бог с тобой!
Он улегся в санях. В руках его было множество подарков, которые он купил для невесты, потом он посмотрел в сияющее синее небо и на дальний горизонт. – Хорошая погода сохранится, но идет большой мороз. Мы долго больше не увидимся. Он надел свою меховую шапку, еще крепче затянул матерчатый пояс вокруг тулупа и натянул толстые рукавицы, которые висели на веревке у него на шее. Другие крестьяне как по команде уселись в свои сани, косматые лошадки внезапно очнулись, и сани медленно пришли в движение.