Четыре направления - четыре ветра
Шрифт:
Ушел.
Подожди! Не убегай… Ветер, который принес к нему мой запах, подталкивает меня к песку. Я опускаюсь на колени и прикасаюсь к следам, к углублению, где лежало его тело, глубоким бороздам на песке. Я провожу пальцем по гребню борозды, крохотные песчинки катятся вниз по склону от прикосновения пальца. Я подношу палец к носу и слышу запах, запах его первобытной котовости. Ложусь в него, прижимаюсь. Мои руки следуют за бороздами, пальцы впиваются глубоко в песок…
Небо громыхает. Вытягиваюсь. Лежу плашмя на животе. Лежу в нем. Катаюсь в нем, песок обдирает мне грудь, поясницу, спину. Гребу ногами песок, взад-вперед. Дышу запахом, не могу надышаться.
Стефани. Она возникла, как мысль. Я перекатываюсь на спину, закрываю глаза и кладу руку вдоль тела, ощущаю прилипший к телу песок. От дыхания голова моя наполняется, я пробираюсь по коридору. Черное ночное видение: кот решительно пересекает прихожую. Я проскальзываю в комнату незамеченным, слышу запах пота и Стефани, ее короткое, напряженное дыхание.
Стефани и… Стефани стонет, вздыхает полной грудью, ее бедра поднимаются навстречу мужчине. Я останавливаюсь, припадаю к земле, к персидскому ковру. Тихо. Исподтишка. Прыжок — и я на комоде. Отсюда лучше видно. Простыни персикового цвета скручены и сбиты в конец кровати, одна подушка свалилась на пол. Спина у любовника широкая и безволосая, голова качается на слабой шее в такт движениям их тел. Мне он незнаком.
Волна ярости вскипает во мне; ярость, дремавшая в животе, хлынула в грудь, в голову, желудок пустой, но он конвульсирует от адреналина, тело свирепо напряглось. Верхняя губа судорожно вздернулась, обнажив зубы. Я беспощаден.
Убить его. Я могу сделать это. Я Moгy выпустить потроха из обоих и оставить лежать в общей луже крови.
Сдержи себя. Подожди. С комода я прыгаю на ковер, передними лапами вниз. Медленно приближаюсь к постели. Смогу ли я узнать тебя? Твое напряженное лицо, натянутые сухожилия, оскаленные ровные и белые зубы, когда ты в последнем усилии возвышаешься над нею. Всклокоченные волосы прилипли к потному лбу, вид у тебя глупый. Буду ли я помнить тебя и тошноту внутри? Неверность и лживость Стефани и смертельную ярость, которую я подавил? Мой крик тонет в грохоте грозы.
Последнее видение: Стефани оттолкнула его и села, в глазах ужас.
— Что с тобой? — спрашивает он.
Она трясет головой.
— Да нет, ничего… ничего.
Но вы знаете, что это неправда.
*15*
Вот сущность всякого мистического опыта. Вы умираете в вашей плоти и рождаетесь в вашем духе.
Вы отождествляете себя с сознанием и жизнью, для которых ваше тело — только сосуд. Вы умираете, как сосуд и становитесь тождественны в своем сознании с тем, что содержалось в сосуде. И это есть Бог.
Дождь. Льет в речку, колотит по развесистым листьям, выбивает кратеры в песке. Дождь бьет меня, хлещет по рукам и коленям. Всe залито водой.
Когда я появился на поляне, голый, мокрый, продрогший и растерянный, я увидел незнакомого мне человека. Это был индеец средних лет в тенниске и старых джинсах; с его соломенной шляпы ручьями стекала вода. Он тащил по земле носилки к дому Рамона. При виде меня он остолбенел, затем, сгибая колени, опустил носилки на песок и перекрестился. Носилки были покрыты банановыми листьями, матово блестевшими под дождем.
На деревянной веранде появился Рамон. Он взглянул на меня и направился под дождем к пришедшему.
28 октября
Раннее утро. Солнце еще не взошло, едва светает. Дождь прекратился. Это Рамон прекратил его? Поверю ли я всему этому, когда буду читать записи?
Моя голова ясна, восприятие обострено. Я сижу на краю веранды, мои ступни на песке. Может быть, я сплю. Может быть, я умер, но никогда еще я не чувствовал себя более живым. Настроен на мгновение, чувствителен к тончайшим нюансам утра. Я знаю, что я уже отошел от аяхуаски. Я знаю это по тому признаку, что ничто, происшедшее ночью, не может сравниться по важности с драмой, свидетелем которой я оказался.
Сюда пришел индеец с мальчишкой, кажется, это его сын. Мальчику лет десять. Его укусила змея, лесная гадюка, и сейчас он без сознания и в горячке. Рамон развел костер на песке, и мальчик, обнаженный, лежит рядом, вытянувшись на носилках, на которых отец притащил его неизвестно откуда.
Опустившись на колени рядом с костром, Рамон работает над мальчиком, работает с его духом, работает руками, проводя ими над ребенком, поднимает воздух, освобождает энергетическое тело мальчика от физического, просто поднимая его перед собой.
Как мне описать это? Он начал с дыма. Он стал пускать дым на чакры мальчика, напевать без слов, склоняясь к каждой чакре, затем стал поднимать, отделять от тела дух больного. Теперь он исцеляет его. Я никогда не видел такого Рамона. Его лицо искажено и безмятежно, он так сосредоточен, что это похоже на транс: его руки скользят по контурам духовного тела, которое парит перед ним. Вот его ладонь прикоснулась ко лбу мальчика. Он сжимает пальцы в кулак и проводит им вниз вдоль всего тела. Снова дым из трубки.
Он обращается к отцу, который стоит рядом, ошеломленный и перепуганный. Отец нервничает. Рамон снова что-то говорит, тон его резок. Отец пытается подавить свою растерянность и развязать узел небольшого холщового мешка. Рамон выхватывает мешок и сам развязывает его. Он засовывает руку в мешок и вынимает оттуда пятнистую змею четырехфутовой дойны. Она мертва. Голова ее окровавлена и обезображена многочисленными ударами.
Он несет змею к опушке джунглей, становится на колени и кладет тело змеи перед собой. Он лечит змею. Он проводит руками вдоль тела змеи и стряхивает ладони в сторону деревьев, издавая при этом отрывистый звук ртом: вуушш!.. Он прикасается к мертвому телу с глубоким уважением. Это святыня.
Вернувшись к мальчику, Рамон длинным ножом аккуратно отрезает змеиную голову. Его мачете я, кажется, оставил там, у реки. Он прижимает отрезанную голову к ноге мальчика. Он привязывает голову к укушенному месту полоской из пальмового листа, кладет какой-то листок и снова обвязывает. Он наклоняется к уху мальчика и что-то шепчет; больной стонет.
Я в другом мире. Я сделал то, ради чего пришел, но вижу, что здесь еще есть что делать. Мне хватит на всю жизнь.
Я спал весь день и всю ночь. Это был самый беспробудный сон, какой я только могу вспомнить. Пустота без сновидений. Странно, как я мог позволить себе так безбоязненно спать, освободить свое сознание от жизненных забот, предать себя чему-то похожему на смерть, разрешить телу отсыпаться, а рассудку где-то разгуливать. Как бы то ни было, я потерял день и ночь. Я не помню ничего, только пробуждение.