Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)
Шрифт:
Снова отправляется в прошлое наша машина времени.
После Женевы первая остановка — в Вене 1915 года. Век спустя после выхода в свет "Франкенштейна" австрийский романист Густав Мейринк (1868 — 1932) пересказал средневековое предание о глиняном истукане, созданном будто бы в XV веке пражским мудрецом Львом Бен Бецалелем. И если Мэри Шелли писала о существе из плоти и крови (до прошлого века никто не верил, что органические вещества можно создать искусственно), то Голем Мейринка — это уже плод творчества инженера-конструктора, а не врача-физиолога.
Историки литературы отыскали и другие примеры. Искусственный шахматист из рассказа "Автомат" и бездушная красивая кукла Олимпия из повести "Песочный человек" (1816) Эрнста Теодора Амадея Гофмана. "Идеальная
Он стал для научной фантастики вторым Франкенштейном. Общая судьба соединила эти странные порождения человеческой фантазии — чудовища, которых правильнее было бы назвать жертвами. Глиняного истукана создали с самыми благими намерениями: защищать детей, общину, а он обратил силу против своих создателей. Похоже, верно?
Против своих создателей… До чего же солидарны были предтечи современной фантастики! У Гофмана механическая кукла приводит героя к самоубийству, у Бирса (а также в малоизвестном рассказе Германа Мелвилла "Часовая башня", 1855) автомат убивает хозяина. Искусственная красавица Альрауна из одноименного романа немецкого писателя Ганса Эверса, вышедшего в 1911 году, накладывает смертельные заклятья на каждого влюбившегося в нее мужчину. Но чтобы спасти одного-единственного, в которого влюбилась сама, Альрауна добровольно прощается с жизнью. Гибнет в столкновении с далеким от идеала миром и идеальная женщина-робот в романе Вилье де Лиль-Адана. А тут еще чудовище Франкенштейна и Голем…
Попытки применить человеческие нравственные критерии к нечеловеческому, как правило, терпят крах. Был ли Голем злым, завистливым, коварным? Грустно, но приходится признать, что для этого он еще недостаточно "эволюционировал" до человека. И в бунте его больше отчаяния, чем вражды. Как и в романе Шелли, чудовище оказывается человечнее своего создателя.
Итак, неосознанная тревога не покидала писателей-фантастов уже давно, что-то пугающее разглядели они в туманной дымке грядущего. Что именно, вероятно, и сами не знали, но тревога оказалась заразительной: нет в ранней фантастике ни одного андроида, с которым "все было бы в порядке".
"Голем" Густава Мейринка стал второй меткой на древе робототехнической эволюции — какой роман о взаимоотношении людей и их искусственных созданий ни раскрой, над его страницами незримо будет витать призрак "глиняного робота" [27] .
Научная фантастика — в ее современном облике — была на подходе, оставалось найти современный же, соответствующий духу рождавшегося в огне войн и революций века эквивалент средневековой каббале.
Следующая картина отнесена на пять лет вперед. Место действия — Прага. Здесь происходит событие, ставшее для фантастики о роботах катализатором: получает крещение объект ее исследований. В январе 1920 года пьеса "Р.У.Р. Россумовские Универсальные Роботы" тогда мало кому известного автора Карела Чапека (1890 — 1938) распродана в количестве двух тысяч экземпляров, а годом позже поставлена в пражском Национальном театре.
27
О литературоведческих работах по научной фантастике и говорить не приходится: практически ни одна не обходится без упоминания о "Франкенштейне" и "Големе". Но вот и эссе Норберта Винера "Творец и Робот" в оригинале называлось "Корпорация "Господь и Голем"…
Вот и главный персонаж первого действия. Сейчас, вероятно, не всякий читатель с ходу припомнит,
Технически роботы Чапека не представляли собой нового слова по сравнению с "моделями" Шелли и Мейринка. Цель изготовления механических людей была той же — осчастливить человечество, придав ему в помощь верных и исполнительных слуг. Старому Россуму "нужно было только найти доказательства тому, что никакого господа бога не требуется. Вот он и задумал создать человека точь-в-точь такого, как мы… А ведь старик годился, быть может, для университета, но он понятия не имел о промышленном производстве… Молодой Россум… выкинул все, что не служит непосредственно целям работы. Тем самым он выкинул человека и создал робота".
Роковая судьба андроида Чапеком поднята на новый уровень: проблема становится глобальной. Изобретением гениального Россума заинтересовались политики, возникли идеи использования роботов сначала против бастующих рабочих, а затем и в военном деле. И в результате — война, восстание роботов и уничтожение ими остатков человечества. И еще вот что важно: в пьесе "Р.У.Р." роботы впервые упомянуты во множественном числе.
Чапек был сатириком, и его прежде всего интересовали негативные моменты в поведении роботов. Требовалось немногое — только продолжить в будущее линию, первые штрихи которой наметили Шелли и Мейринк. Но вот откуда шел этот пессимизм, как возник стереотип, словно вбитый накрепко в сознание писателей-фантастов: раз роботы — значит, жди беды?
Впрочем, можно попробовать найти объяснение всему — и почему боялись, и почему, несмотря на сопутствующие ей подсознательные страхи, тема все-таки продолжала притягивать. "Смертельное манит", как писал советский писатель Борис Пильняк.
Хотя только что закончилась кровопролитнейшая война, технократы смотрели в будущее с надеждой. Вера в безграничные возможности науки рождала оттенок самоуверенности, а где, в какой другой области познания можно бросить вызов природе столь дерзко, как не в реализации поистине "божественного" замысла — создании человека! Странно было думать, что научная фантастика, никогда не страдавшая скромностью желаний, откажется принять такой вызов.
Однако тема не только притягивала, но и обжигала, и также нетрудно понять, почему фантасты тяготели к черной краске в своей палитре. Первая мировая война дала наглядную, обобщенную символику: вот, дескать, смотрите, что такое "наука на службе прогресса" (то есть танки, аэропланы, иприт). А известная уже читателям судьба "творений" Бецалеля, Франкенштейна и Россума добавляла необходимую дозу конкретики в подобные рассуждения.
Так еще не рожденная кибернетика по прихоти писателей уже несла на своих плечах ответственность за прогресс в целом — ну, а его-то, прогресса, колючки к тому времени разглядели многие, не только Мэри Шелли или Чапек. Роботам по-своему "не повезло": писали о них авторы безусловно талантливые, великие. И образы оказались столь яркими, что цель была достигнута — человечество, еще не знавшее слова "кибернетика", уже содрогалось при одной мысли о ее возможных последствиях.
Каким бы ни было отношение читателей к роботам, их вторжение в фантастику к концу двадцатых годов стало неотвратимым.
Большую роль в этом сыграло появление в США первых специализированных журналов. Научная фантастика превращается в массовое чтиво, а читательская популярность — всегда палка о двух концах. Первые поколения НФ-роботов были не просто убоги — они были стереотипны донельзя: не прошло и десяти лет с момента выхода в свет пьесы Чапека, а серьезная проблема успела превратиться в штамп. Словно заведенные, авторы выстреливали из своих пишущих машинок рассказ за рассказом, а в сущности, рассказы-то ничем друг от друга не отличались. Ученый-безумец создавал очередного робота, а тот с маниакальной последовательностью платил своему хозяину черной неблагодарностью. Просто уничтожал…