Четыре с половиной

Норк Алекс

Зима — лето, хорошо всегда летом, разрешительное оно, вседозволяющее. А ничего про него всерьез не написано, только про жниц у кого-то и про ос. Нет, впрочем, у Митяева сказано: «лето — это маленькая жизнь» — нежно сказано. И морда тоже приятная, хотя не похожи они с Макаром... А осень — зима, тут любят — «очей очарованье», «крестьянин торжествуя»... Однако вот странно — «его лошадка снег почуя, плетется рысью как нибудь», рысь — это ж бег, даже если слабенькая лошадка рысью идет, человек бегом еле рядом удержится, а

если здоровый рысак... К тому же еще «плетется», рысью плетется, бежит и плетется... а крестьянин при этом торжествует?.. Нет, ну дикая какая-то сцена!.. А попробуй, скажи. Пушкин! Словно гвоздем прибьют... Или, в школе еще мучило: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Ка-ак сказать! Смотря где в тот момент находился... Чье это? Тоже Пушкина?..

— Девушки, извините, пожалуйста. Вы образованные, «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые» — кто написал?.. Тютчев?.. Хм, я слышал, тихий был человек, кабинетный. А сами вы как относитесь? ... Не к Тютчеву, нет, а чтобы в мире при вас прямо наступили роковые минуты?.. К тому и идет?.. Но не хотелось бы все-таки?.. Да, совпадает. Спасибо, я проверял свои детские впечатления.

Вон трасса видна. И машины снуют.

Белобрысый Макар приспособился на скамейке в тени рядом с начальником.

Тот осведомившись сначала, сидит ли их третий в «служебке», пообдумав что-то, спросил:

— Значит, этот двоюродный брат сказал, что продаст тут все?

— Ну. Так и сказал.

Старший покивал нерадостно головой:

— Кончилась наша привольная жизнь. Ты с деньгами-то что думаешь делать? Может и правда, ферму в родной деревни откроешь?

— Скот купить не проблема, а кому там работать-то, Леш. Старики, а которые не старики — пьянь, они ж не работники. Я вот... как ты сам думаешь, удобно Сергея Петровича попросить?

— К нему на работу? А почему неудобно. Я и сам, если хочешь, спрошу.

— Спроси.

Там за стеной, в соснах, застучал дятел — обычная его полуденная работа, и можно не смотреть на часы.

— Скоро обед заказывать, мне к ним сходить?

— Сходи.

Старший, продолжая что-то обдумывать, сам себе произнес:

— Или я запомнил неправильно...

Другой выжидательно повернул к начальнику голову.

— Хм, не пойму, — тот вроде как смотрел на кирпичную в тридцати метрах стену, но взгляд до нее не доходил, — утром сегодня, когда делал обход помещений, чувство появилось нехорошее.

— Какое нехорошее?

— Мы с нотариусом вчера, и с тобой вместе, вскрывали сейф, так? Делали опись.

— Так. Ключ ты отдал нотариусу.

— А когда нотариус опечатывал сейф, он, я заметил, сдвинул слегка кружочек, что закрывает вход для ключа.

— Крышечку эту?

— Да. Ну, не сильно сдвинул, градусов на десять-пятнадцать.

— Я не заметил.

— Ты в стороне стоял. А сегодня смотрю — кружок стоит ровно-ровно. — Он повернул голову к подчиненному: — Я пробовал, винт там тугой, сам кружок не сползает.

— Ну мало ли, за ночь...

—

А что, у нас колебание почвы было? И в хозяйственном блоке что-то не так, факт — побывал кто-то.

— Там красть-то особо нечего.

— Там нечего. А к сейфу — вот ощущение просто — подход был, хотя и не получилось. — Он посмотрел теперь очень значительно: — Может быть, это был пробный подход?

— А дверь в помещенья хозяина?

— Макар, тот замок специалист откроет булавкой. — И недобро сощурил глаза: — Не нравится мне эта компания. Ты, когда пойдешь, похитри там.

— Как похитрить?

— Прислушайся. Будет возможность, застрянь, как вчера вечером, в зимнем саду. Ты ж в разведбатальоне служил, сориентируйся на местности, пластун.

Вечером с трассы на дорогу к коттеджам свернул перед ними фургончик-газель и так и ехал впереди их такси до самых ворот.

Там он, не задерживаясь, шмыгнул в раскрывшиеся ворота, а пассажир, остановив водителя, начал расплачиваться. Чаевые соответствовали этому известному всем загородному месту, хотя человек подумал, что раньше бы никогда столько не дал.

Фургончик — что бы он значил — привлек внимание.

Впрочем, приехавший понял, не успев дойти до дверей, — время давно вечернее, транспорт, не иначе, из ресторана.

И кстати, днем он перекусил лишь слегка, а вначале вечера посидел недолго у одного из прежних коллег-приятелей, заехав на чашку чая, — скромно на кухне, да и негде было сидеть в двухкомнатной квартире — жена пожилая, приболевшая чем-то, дочь с пятилетним снующим ребенком — отвык он такого неказистого быта с одеждой на спинках стульев, усталыми от пользования вещами, общей во всем не радости и не ожидания.

И в городской прокуратуре, где, опасался даже, произойдет неожиданная ощущениями встреча со временем, не почувствовал ничего, то есть наоборот, почувствовал потом растерянность и обиду, оттого что большой кусок жизни выпал, сделавшись чужим и ненужным.

— Добрый вечер, Сергей Петрович, ребята ужин как раз разгружают. Я вам по памяти заказал — свинину, вы ее часто ели.

— О-очень хорошо!

— Ну там, овощи, сыр...

— Прекрасно, Алеш, прекрасно. Только знаешь, я с вами поужинаю. Не хочется мне в ту компанию с их делами. Решили они что-нибудь?

— К середине дня еще не решили, я даже Макара на разведку посылал.

— Тогда ждите меня, я быстро душ приму и в демократичное что-то переоденусь.

В помещении всегда одна и та же температура — не прохладная слишком, а именно какая надо. Градуса на три пониже, чем снаружи сейчас — там, хотя вечер поздний, все равно жарковато, и ночь, по такой погоде, прохладу не принесет.

Человек от входа направился по широкой спирали наверх и добрался, не встретив никого по дороге, до дверей своей комнаты. Знакомая, родная почти, тут он всегда останавливался. Три другие гостевые комнаты отличаются только цветом, его — золотистая.