Четыре йоги

Вивекананда Свами

Борьба началась с развитием этических идей, когда у человека возникло новое чувство, по-разному называемое на разных языках. Глас ли это божий, или результат прошлого образования, или что-то еще, но что бы это ни было, речь идет о сдерживании естественных импульсов. В человеческом уме вспыхивает импульс, который говорит ему: «Давай!» Однако тут же раздается голос, одергивающий его: «Не смей!» В нас живет побуждение, ищущее себе выход через чувства, но в нас звучит и голос, сколь бы тихим и слабым он ни был, запрещающий этот выход. Есть два очень красивых санскритских слова для выражения этого феномена: правритти и нивритти, которые можно перевести как «кружение вовне» и «кружение внутри». Наши поступки обычно диктуются нам «кружением вовне». Религия начинается с «кружения внутри». Религия начинается с этого «не смей». Духовность начинается с этого «не смей». Если нет сдерживающих факторов, религия еще не началась. С появлением «не смей» началось развитие идей у человека вопреки драчливости богов, которым он поклонялся.

В сердце человечества зажегся огонек любви. Он едва мерцал, да и сейчас еще не очень разгорелся. Вначале он горел для племени, боги в те времена любили каждый свое племя, ибо каждый был племенным богом, защитником своих. Иногда люди племени объявляли себя потомками своего

бога, как в наше время разные кланы считают себя потомками какого-то единого родоначальника. И в древности, и сейчас есть народы, ведущие свою родословную даже не от богов, а непосредственно от Солнца и Луны. В старинных санскритских книгах можно прочитать о солнечных и лунных династиях; [153] сначала великие правители из этих династий поклонялись Солнцу и Луне, потом постепенно стали смотреть на себя как на их потомков. С развитием племенной организации появились любовь, чувство долга по отношению к ближнему, зачатки социальных структур. Естественным образом зародилась и еще одна идея: как можно жить вместе без терпимости и прощения? Как может жить человек среди людей без сдерживания импульсов, без правил поведения, без воздержания от поступков, которые, возможно, и хотелось бы совершить? Это просто было бы немыслимо. Так рождалась идея самоограничения. На ней основана вся социальная организация, и всякому известно, как несчастны те, кто не способен усвоить великий урок воздержания.

153

Согласно индийскому эпосу и пуранам правители государств в долине Ганга принадлежали к двум династиям: солнечной и лунной. Легендарный герой Рама считается членом солнечной династии. Самая известная ветвь лунной династии — бхараты, герои Махабхараты. С царями лунной династии связывается и имя всей страны — Бхаратварша.

Когда появились религиозные идеи, в разуме человека забрезжил свет чего-то более возвышенного, более этического. Старые боги перестали соответствовать новым представлениям, они были шумливые, драчливые, пьющие, прожорливые боги предков, радующиеся запаху жареного мяса и возлияниям спиртного. Индра иной раз допивался до того, что падал на землю и нес чепуху. [154] Такие боги становились невыносимы. Зародилась потребность в исследовании мотивов поступков, и часть вопросов была обращена и к богам. От них потребовали отчета в поступках, а отчета они дать не могли. Тут человек и отказался от этих богов, а точнее, составил себе более возвышенное представление о божественности. Человек как бы заново оценил деяния и качества богов, отказался от тех, которые перестали соответствовать изменившимся представлениям, тех же, что остались, поскольку были понятны, сочетал воедино и дал новое имя: Дэва-дэва — Бог богов. Теперь Бог не мог быть простым символом мощи, от него требовалось нечто большее: он должен был быть Богом этичным, любить человечество и делать для него добро. Однако идея Бога сохранилась, человек только усилил его этическое значение и добавил ему власти. Бог превратился в самое этическое существо во вселенной и сделался почти всемогущим.

154

Гимн РВ, X, 119 подробно описывает поведение Индры, любителя пьянящего напитка сомы, почти утратившего контроль над собой.

Но переделки мало помогали. Чем больше появлялось объяснений, тем больше трудностей требовали своего объяснения. Если свойства богов возрастали в арифметической прогрессии, то трудности и сомнения — в прогрессии геометрической. Трудности Иеговы оказались пустяками по сравнению с трудностями Бога вселенной, и проблема эта не преодолена и по сей день. Почему всемогущий Бог, который есть сама любовь, допускает чудовищные несправедливости во вселенной? Почему на свете страдания больше, чем счастья, а зла больше, чем добра? Сколько ни закрывай глаза на жизнь, факт остается фактом — наш мир ужасен. Он в лучшем случае танталов ад. Человека разрывают на части мощные импульсы, еще более мощные чувственные желания, удовлетворить которые он не в силах. Волна несет нас вперед вопреки нашей воле, но стоит нам чуть продвинуться, и нас настигает сильнейший удар. Мы все обречены на муки Тантала. Нам в голову приходят мысли, ведущие далеко за пределы наших чувственных идеалов, но мы оказываемся не в состоянии их выразить. С другой стороны, нас давит масса людей вокруг. Если я откажусь от мыслей об идеальном и буду просто вести борьбу за выживание, моя жизнь превратится в животное существование, унижающее меня. Ни тот, ни другой путь не ведет к счастью. Несчастье — удел того, кто примиряется с миром. Но тысячекратно несчастье человека, который решится отстаивать Истину и возвышенные идеалы, который отвергнет животное существование. Это реальность, но ей нет объяснения — и не может быть объяснения. Однако веданта указывает нам выход.

Прежде чем продолжить, я хочу обратить ваше внимание на то, что иные факты, которые я буду излагать, могут подчас пугать вас, но, если вы запомните мои слова, думайте о них, усвойте их, пусть они станут частью вашей души, и тогда вы сумеете подняться выше, сумеете научиться понимать и жить в Истине.

Итак, это реальность, что наш мир подобен танталову аду, мы ничего не знаем о нашей вселенной, хотя и не можем сказать, будто не знаем совсем уж ничего. Я не могу утверждать, что эта цепочка существует, когда вспоминаю, что мне ничего о ней не известно. А вдруг это мое больное воображение? А вдруг я непрестанно вижу сны? Может быть, мне снится, будто я беседую с вами, а вы меня слушаете. Никто не может доказать, что это не сон. Сном может оказаться и мой мозг, тем более что никто собственного мозга никогда не видел. Мы просто верим на слово, что он существует, а это можно сказать и обо всем прочем тоже. Мое тело, например. Я верю в него, но наверняка сказать не могу, поскольку не знаю. Мы все находимся между знанием и невежеством, в мистических сумерках, где истина неотличима от неистины, и никому не известно, где они смыкаются. Мы бродим во сне, полуспим, полубодрствуем, проводим жизнь точно в тумане — и это доля каждого из нас. Такова судьба всего знания, получаемого через органы чувств. Такова судьба всей философии, всей хваленой науки, всего хваленого человеческого знания. Это все наша вселенная.

То, что вы называете материей, или духом, или умом, или любым другим именем, по сути, отвечает все тому же описанию: мы не можем утверждать, будто это существует, и мы не можем утверждать, будто это не существует. Мы не можем сказать, что они составляют единство, и мы не можем сказать, что они составляют множество. Постоянная игра света и теней — неразличимых, нераспознаваемых, неразделимых. Факт — который фактом не

является, явь — которая есть сон. Это реальность, и это и есть то, что зовется майей. Мы рождаемся в майе, мы в ней живем, в ней мыслим, в ней мечтаем. Мы философы в майе, мы люди духа в майе, да нет, мы черти в майе, но мы и боги — тоже в майе. Сколь бы далеко ни простиралась ваша мысль, сколь бы высоко она ни взлетала, покажется ли она вам бесконечной или какой-то еще, все равно вашим мыслям не выйти из майи. Иного не дано, и все человеческое знание есть обобщение майи, есть попытка понять ее такой, какой она кажется. Все это нама-рупа, имя и форма. Все, что имеет форму, что создает образ в нашем мозгу, — все находится внутри майи, ибо внутри майи находится все, что подчинено законам времени, пространства и причинности.

Теперь вернемся к ранним представлениям человека о божественном и посмотрим, что сталось с ними. Мы сразу же обнаружим неудовлетворительность представления о некоем Существе, которое нас вечно любит, о Существе извечно бескорыстном и всемогущем, которое управляет вселенной.

Где Он, справедливый и всемилостивый Бог? — вопрошает философ. Он что, не видит, как погибают миллионы детей Его, в обличье людей и животных, ибо никто не может и мига прожить, не убивая? Можно ли сделать вдох, не погубив при этом тысячи жизней? Мы живем благодаря тому, что миллионы погибают. Каждый миг нашей жизни, каждый глоток воздуха — это смерть для сотен тысяч жизней, каждое движение убивает миллионы, каждый проглоченный кусок есть чья-то гибель. Почему же должны погибать другие существа? Есть старая уловка: низкоорганизованные формы жизни погибают ради высокоорганизованных. Допустим, что это так, хоть это и сомнительно, кто знает, не стоит ли муравей выше человека, кто может это доказать или опровергнуть? Но даже если признать человека вершиной жизни, все равно, почему должны погибать другие формы жизни? Если они примитивно организованы, то у них тем больше оснований жить, они ведь живут только чувствами, ощущениями и испытывают наслаждение или страдание в тысячу раз острее нас с вами. Кто из нас ест с таким аппетитом, как собака или волк? Никто, у нас энергия уходит не столько в ощущения, сколько в интеллект и дух. У животных вся душа в их ощущениях, им известны наслаждения, человеку недоступные, но и страдания их соизмеримы с силой их наслаждений. Значит, страдания у умирающих животных в тысячи раз сильнее, чем у человека, но мы их убиваем глазом не моргнув, не задумываясь над тем, как мучительна их боль. Это — майя. А если предположить, что существует Бог, подобный человеку, и Он сотворил мир, то прахом идут все так называемые объяснения и теории о том, что добро рождается из зла. Пусть есть на свете двадцать тысяч добрых вещей, почему их должно было породить зло? Исходя из этой теории, я могу перерезать глотки другим во имя полного удовлетворения моих пяти чувств. Почему, почему добро должно являться через зло? На этот вопрос так и не нашлось ответа. И ответ не может быть найден. Индийская философия была принуждена признать это.

Веданта была и есть самая бесстрашная из религиозных систем. Она ни перед чем не останавливается, и она обладает важным преимуществом: здесь нет корпуса священнослужителей, которые пытались бы помешать поиску Истины. В Индии всегда существовала абсолютная религиозная свобода. Предрассудки сковывают социальную жизнь Индии, в отличие от Запада, где общество пользуется большой свободой. В Индии весьма жестки социальные табу, религиозная же мысль свободна. В Англии человек может одеваться как вздумает, есть что хочет, никому нет до этого дела, но, если он пропустит церковную службу, соседка, миссис Гранди, этого не простит. Здесь человек должен прежде всего соблюдать социальные нормы религии, а уж потом он может думать об Истине. В Индии, наоборот, если человек разделит трапезу с кем-то из другой касты, общество сотрет его в порошок. Если его одежда будет хоть чуточку отличаться от платья, которое носили его предки, он обречен. Я слышал историю о человеке, которого общество отвергло только за то, что он отправился за несколько миль взглянуть на первый поезд. Ну, допустим, что этого даже не было. Дело в другом: у нас в религиозной сфере сосуществуют атеисты, материалисты, буддисты, люди различных вер, точек зрения, взглядов на мир, поражающих своим разнообразием, причем иные из них весьма необычны. Проповедники разных сект бродят по стране, собирая верующих буквально на пороге храма, можно найти даже материалистов, излагающих желающим свои взгляды, и брахманы — к их чести будет сказано — отнюдь не препятствуют этому.

Будда скончался в весьма зрелом возрасте. Был у меня приятель, видный американский ученый, который любил читать жизнеописание Будды. Ему нравилось все, кроме смерти Будды, из-за того, что тот не был распят. Что за дикая мысль! Почему человек такого величия должен погибнуть насильственной смертью? В Индии такая мысль не могла бы и появиться. Великий Будда исходил всю Индию вдоль и поперек, отрицая индусских богов и даже Бога вселенной, но спокойно дожил до глубокой старости. Будда прожил восемьдесят лет и успел полстраны обратить в свою веру.

Были в Индии и чарваки, проповедовавшие ужасные вещи, материализм такой вульгарности, который никто не решается открыто провозглашать даже в XIX веке. [155] Чарвакам никто не мешал распространять свои взгляды и в храмах, и в городах, где они проповедовали, что вся религия чушь, что Бога выдумали жрецы, что нет ни Бога, ни бессмертной души, а Веды написали жулики, дураки и демоны. Если душа бессмертна, говорили чарваки, то почему она не возвращается после смерти к покинутой жене и детям? Им казалось, будто душа и после смерти тела способна любить, желать вкусную еду и нарядную одежду. Однако никто не препятствовал чарвакам распространять эти мысли.

155

Чарваки (локаятики) отвергали основы индуизма и традиционных школ философии. Сознание они сводили к простой функции органов чувств. Источником познания называли только чувственное восприятие, отвергая выводное знание и достоверность авторитета. Из трех целей жизни (дхарма — артха — кама) признавали только две (артху и каму), то есть практическую выгоду и чувственные наслаждения. Впрочем, все сказанное относится к так называемым «грубым» чарвакам (дхурта). Есть свидетельства и о том, что последователи другого направления локаяты, так называемые «хорошо обученные» (сушикшита), не разделяли эти взгляды в полной мере. На сегодняшний день не обнаружены достоверные тексты, принадлежащие самим чарвакам; сведения об их философии можно получить только из компендиумов, составленных их теоретическими противниками. В них чарваки изображены как крайне грубые, примитивные гедонисты, предающиеся исключительно чувственным удовольствиям и отказывающиеся воспринимать возвышенные, благородные мысли. Эпос содержит много примеров резко негативного и пренебрежительного отношения правоверных индуистов к образу мыслей и жизни чарваков.