Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)
Шрифт:
…Андрюшин, шедший впереди своих товарищей, вдруг приник к земле и пополз по кустам к реке. Кто-то барахтался и плескался в воде. Из воды вылезла лошадь. Потом вторая… На ней сидит человек. На третьей тоже… Спрыгнули. Выжимают одежду. Андрюшин выскочил из ольшаника и направил автомат на молчаливые фигуры. Перед ним стояли мальчик и девушка…
Максим Максимыч и Шульга сидели на поваленном дереве, о чем-то тихо беседовали. На коленях у комиссара лежала развернутая карта-трехверстка, на нее падали отблески замаскированного в яме под выворотнем костра.
— Ну,
Лицо его, как всегда, моложавое, спокойное, чисто выбрито.
— Что еще? — продолжал допытываться Максим Максимыч, когда Андрюшин смолк.
— Племяш Кастусев, Санька… Патроны привез. А с ним — Ядя Левшук. В лесу за рекой встретились. С донесением она из Ольховки… — Он взмахом руки позвал Саньку и Ядю к костру.
Расталкивая разведчиков, к огню шагнул запыхавшийся партизан. Вода с одежды стекала струями. Он, видно, тоже переплывал реку.
— Посыльный из штаба бригады? — обрадовался Максим Максимыч.
Тот вытащил откуда-то из-за пазухи пакет, вручил его командиру отряда.
— Завтра к ночи егоровцы придут на выручку, — сообщил Максим Максимыч, пробежав глазами листок.
— Не успеют. Нам одну только ночь дала «Мертвая голова». — Шульга спрятал в полевую сумку карту и, поднявшись с выворотня, добавил: — Будем прорываться…
— Да, одну только ночь… — жестко повторил Максим Максимыч и шагнул в темноту. А через минуту уже кому-то приказывал: — Срочно отправляй людей на реку с топорами, с досками… Левее Сосновки брод. Прикажи, чтоб громче стучали! Пускай немцы думают, что мы сооружаем переправу…
Шульга отвел Саньку от костра, выслушал сбивчивый рассказ, крякнул, будто ему на плечи вскинули осьминный чувал зерна.
— Ступай к раненым в обоз. Потом найду тебя. Ты мне нужен… Осокина, говоришь, схватили? Жаль парня… Может, уйдет. Смелый партизан, находчивый…
— Строиться! Строиться! — звучали в лесу приглушенные голоса.
Партизанский бивак сразу ожил. Чавкала грязь под ногами. Хлюпала вода. Люди выскакивали из мокрой лохматой темноты, сбегались к костру.
Шульга окинул взором пестрый строй партизан, обтрепавшихся за время блокады и одевшихся в самые неожиданно-разноцветные одежды: в серые домотканые пиджаки, в голубые эсэсовские френчи, в желтые шинели полицаев.
В лесу протяжно хлопали мелкокалиберные снаряды, будто кто кидал сверху гулкие листы жести. Это бронемашины обстреливали с большака партизанскую стоянку. Но вот они угомонились, и в тишине вдруг прозвучали слова Шульги, которые всколыхнули весь отряд:
— Коммунисты, три шага вперед!
Правофланговый — рослый, плечистый парень с выпуклой грудью — сделал три шага и, щелкнув стоптанными каблуками, повернулся к строю. Потом вышел его сосед — пожилой, усатый. К ним шагнули еще семь коммунистов. Выходили из других взводов…
Движение прекратилось. Лицом к лицу стояли теперь две шеренги. Одна короткая — всего лишь сорок один человек. Вторая — длинная, несколько
— Считайте и меня коммунистом!
Из общего строя вышел Андрюшин и встал в шеренгу коммунистов.
— Считайте и меня! — К коммунистам примкнул второй разведчик.
— Меня тоже… — прозвучал певучий девичий голос.
Обшарил Санька полумрак глазами — Ядя… В руке немецкий автомат. Видно, разведчики дали ей трофейное оружие.
Шеренга коммунистов росла. В нее становились все новые и новые бойцы — молодые, совсем еще безусые и такие бородатые, как Шульга.
— Товарищи! — между рядами партизан опять замаячила кряжистая фигура Щульги. — Завтра «Мертвая голова» решила раздавить нас… Но мы будем прорываться нынче ночью…
Он повысил голос и уже тоном приказа:
— Все коммунисты идут на прорыв! По четыре становись!..
А возле угасающего костра Максим Максимыч кому-то приказывал:
— Передать в группу прорыва еще два пулемета! Разжигай костры! Ярче… Чтоб до утра горели! Пускай бронемашины всю ночь швыряют сюда снаряды…
Подводы с ранеными стояли возле изб. Лошадей, видно, не выпрягали даже на кормежку. Их подкармливали ездовые прямо из рук охапками травы. Бушевал ветер в вершинах тополей. Деревья в палисадниках кряхтели и стонали. По лицу хлестали упругие плети дождя.
Саньке вдруг стало страшно среди воющей черной непогоды. Ему казалось, что она — злая и ревущая — сейчас сомнет его и растопчет мокрыми лапищами…
Он спрыгнул с телеги и юркнул в проулок, куда давеча увел Шульга отряд коммунистов. В темноте натыкался на прясла, падал и, вскочив, снова бежал вперед, шлепая босыми ногами по лужам. Догнал партизан за околицей и уже не терял их из виду. Семенил за двумя крайними бойцами, которые несли зачем-то на плечах бревно.
В лощине партизаны остановились. Рядом, за кустами, ярилась река, выкатывала на берег волны, тяжелые, как валуны. Над рекой горбился длинный силуэт моста. Под ним, возле деревянных быков, бесновалась и ревела буря.
Шульга выделил две штурмовые группы по девять человек, назначил командиров.
— Ты, Андрюшин, со своими орлами уничтожишь правый бункер, — сказал Шульга, тыча рукой куда-то в воющую кутерьму. — Ревунов поведет свое отделение на левый. С ранеными не оставаться! Их подберет группа прикрытия.
Оба отделения выдвинулись к самому въезду на мост. С третьей, основной группой, где было человек сто, а может и больше, остался Шульга. Двое, увешанные гранатами, волоча за собой бревно, поползли к воде. Шульга что-то сказал им, и они шмыгнули вместе с бревном к вздыбленным волнам под мост.
Где-то там, в конце моста, на другом берегу, притаились два бункера. Молчат. И вдруг за стеной дождя мгновенно вырос оранжевый куст. А вон второй выбросил из темноты красную крону. Под Санькой дрогнула земля. Еще раз…