Чинить живых
Шрифт:
Она выпила стакан воды, перламутровые плечи под майкой цветов «Сквадра аццурра»; [110] скруглённое декольте позволяло представить себе маленькую и лёгкую грудь без лифчика; свободные шорты из атласной голубой ткани продолжаются длиннющими ногами; над верхней губой застыли крошечные жемчужины пота; она была прекрасна, как солнце, особенно когда сжимала челюсти и под кожей начинали ходить желваки, гнев; она ни разу не взглянула в его сторону, когда поднимала руки поразительной, античной красоты, чтобы снять уже ненужную майку; обнажился роскошный торс, состоящий из самых разных кругов — грудь, ареола, соски, живот, пупок, два шара аппетитнейшей попки, — торс, моделируемый из разных треугольников, вершины которых устремлялись к полу: равнобедренный треугольник грудины, выпуклый треугольник лобка; торс, пересекаемый самыми разными линиями: спинная медиана, разделяющая тело ровно на две половины; тонкая хорда, которая у женщины напоминает прожилку листа или ось симметрии бабочки, — и всё это великолепие оттеняет маленький ромб в области грудины, тёмная впадинка; мужчину восхищали идеальные пропорции и компоновка этих совершенных форм: он был профессионалом и не мог не оценивать анатомии тела — в частности, того, которое сейчас было перед ним; мужчина исследовал это тело, пылко выявляя малейшую дисгармонию в его устройстве, ничтожные дефекты, самые незаметные нарушения: сколиозный изгиб чуть выше поясничных позвонков; несколько разрастающихся подмышечных папиллом; мозоли у пальцев ног, там где ступня сжата узенькой лодочкой; и это лёгкое косоглазие, придающее взгляду особое кокетство; косоглазие, проявляющееся особенно сильно, когда она не высыпалась или притворялась рассеянной: вид вечно ускользающей девушки, который ему так нравился.
110
«Squadra azzurra» («Голубая
Она натянула свитер с воротником; сняла шорты, чтобы скользнуть в джинсы, облегающие ноги, как вторая кожа: представление закончилось — красавица надела низкие сапожки с острыми каблучками и направилась ко входной двери, по которой тёк жир; она распахнула и с треском захлопнула её, так и не повернувшись к молодому человеку, который возвышался в центре грязной квартиры и с облегчением смотрел, как она уходит.
Вы отправляетесь на изъятие органа в госпиталь Гавра. Сердце. Выезжаете немедленно. Когда Вирджилио Брева услышал эту фразу из уст Арфанга — долгожданную фразу, произнесённую именно так, как он представлял себе уже не один месяц, сухо, отрывисто, — медик чуть не поперхнулся: радость и разочарование слепились в его горле в один горький комок. Конечно, он был на домашнем дежурстве; конечно, поручение привело его в восторг, — и всё же худшего момента для звонка нельзя было придумать; редчайшее совпадение двух эпохальных событий: первое — матч Франция — Италия; второе — Роз, столь желанная, пришла к хирургу домой. В то же время Вирджилио не переставал задаваться вопросом: почему Арфанг позвонил ему лично? Брева усматривал тут некое извращённое намерение, стремление унизить его в этот исторический вечер: ведь Арфанг знал, что итальянец был страстным болельщиком, и воскресные тренировки позволяли Вирджилио законно увиливать от велосипедных заездов; муки адские, каторга, шептал изумлённый Вирджилио, глядя, как трогается рой головастиков в заострённых касках и ярких трико; роль пчелиной матки исполнял Арфанг.
Вирджилио сидел на заднем сиденье такси, катившего к Питье-Сальпетриер; он откинул на плечи капюшон, отороченный мехом, и постарался привести в порядок расстроенные чувства. Напряжение последнего часа выбило его из колеи — а ведь он обязан быть в форме, быть собранным как никогда. Эта ночь станет его ночью, великой ночью. От качества изъятия органа зависит вся пересадка: это непреложный закон — и сегодня вечером он, Вирджилио, выйдет на первую линию.
Пришло время снова становиться самим собой, думал он, переплетая пальцы в кожаных перчатках: пора заканчивать с этой чокнутой девицей, пора включить инстинкт самосохранения, пусть даже я лишусь взрывного присутствия этой красавицы с её гиперактивным телом. Брева в растерянности перебирал в уме события последних часов. Роз застала его в тот момент, когда он уже собирался уходить, чтобы посмотреть футбол с другими болельщиками; восхитительная, требовательная и немного грозная, молодая женщина настояла на том, чтобы они заказали пиццу и остались смотреть матч у него дома; свои уговоры она подкрепила весомым аргументом — нарядилась в футбольную форму «Аццурры»; в преддверии игры эротическое напряжение между ними неуклонно росло: Роз выглядела такой воинственной и серьёзной, короткие объятия сулили скорое счастье и безумно интриговали; и когда в восемь вечера это напряжение увенчал телефонный звонок Арфанга, индикаторы возбуждённости и суеты зашкалили. Он тотчас вскочил: слушаю, я готов, выхожу; он старался избегать взгляда Роз, но при этом скорчил трагическую мину — брови домиком, надутая нижняя губа закрывает верхнюю, овал подбородка печально вытягивается: такая мина должна была означать катастрофу, страшное невезение, злой рок; эта мина предназначалась для Роз: ради неё он в тот момент гримасничал; его рука взлетала в воздух, что должно было показать, как он разочарован: паяц! базарный трагик! ведь его глаза лучились радостью: сердце! — но она не дала себя обмануть. Вирджилио, пятясь, удалился, чтобы принять душ и переодеться в чистую и тёплую одежду, но на выходе из ванной обнаружил, что ситуация вошла в штопор. Великолепный, но удручающий спектакль, который медик сейчас медленно прокручивал в голове, изображение на экране; он не мог не отметить того величия логики, которое лишь оттенило превосходство Роз над другими женщинами, её бесподобную красоту и огненный темперамент: свой гнев она воплотила в язык жестов — поистине королевское безмолвие; а ведь другая на её месте бранилась бы и стенала. Плюх! Плюх! Плюх! И чем больше он размышлял о случившемся, тем меньше ему хотелось порвать с этим уникальным созданием; нет, он никогда не откажется от неё — что бы там ни говорили все, кто принимал Роз за сумасшедшую; все, кто, корча из себя знатоков, утверждали, будто она «не от мира сего»: ведь любой из них дорого заплатил бы за одну возможность лишь коснуться трапеции тёплой кожи под коленкой у этой женщины.
Она толкнула дверь курсов, которые посещали студенты, работающие в госпитале Питье-Сальпетриер, в начале учебного года; профессора, не прекращающие преподавать даже во время больничной практики, ввели особую форму практических занятий: изучение клинических случаев. Во время таких занятий они разбирали нетипичные ситуации, с которыми сталкивались в больницах или которые придумывали сами, чтобы проработать тот или иной вопрос; преподаватели «проигрывали» ситуацию для студентов, чтобы те научились выслушивать все жалобы пациента, отточили навыки аускультации, [111] потренировались в постановке диагноза, сумели выявить скрытые патологии и выписать страховую квитанцию. Такие практические занятия, разворачивавшиеся вокруг дуэта больной-врач, всегда проводились для большой группы студентов и порой требовали участия нескольких «действующих лиц», чтобы согласовать мнения специалистов, изучающих разные медицинские предметы, — так педагоги боролись с разобщённостью врачебных специальностей: обучали своих подопечных рассматривать пациента как единое целое, а не как тело, «делённое на зоны»; прививали привычку не замыкаться в своей узкой специализации. Меж тем этот новый метод преподавания, основанный на моделировании ситуации, вызывал у многих профессоров сомнение: использование фикции в ходе обретения научных знаний, сама идея проводить обучение в форме ролевой игры, когда преподаватель говорит: ты будешь доктором, а ты — больным, заставляла мэтров факультета скептически пожимать плечами. Однако со временем они вынуждены были признать, что методика приносит свои плоды, что подобная практика таит в себе неограниченные возможности, учитывает такие факторы, как субъективность, волнение, помогает наладить диалог между врачом и пациентом, способствует лучшему восприятию невнятной речи: надо услышать ключевые слова и суметь расшифровать жалобы больного. Тогда для таких ролевых игр, в которых студенты всегда должны были исполнять роли медиков, а ведь это их будущая работа, профессора решили привлекать актёров, которые будут играть пациентов.
111
Метод исследования внутренних органов путём их выслушивания.
Они пришли сразу же после того, как в театральном еженедельнике появилось небольшое объявление. В большинстве своём — актёры, уже вышедшие в тираж; дебютанты, преисполненные надежд, или вечные исполнители вторых ролей в телесериалах; герои рекламных роликов; дублёры, статисты; люди, бегающие на любой кастинг, лишь бы заполнить время, заработать хоть что-нибудь, чтобы внести арендную плату за квартиру, чаще всего снятую с кем-то ещё в северо-восточном округе Парижа или в пригороде, расплатиться с тренером, который поддерживает в форме их тела, постоянно выставляемые на продажу, занятия либо дома, либо ещё где-то; порой они примыкали к людям, участвующим в соцопросах: подопытные кролики, дегустаторы йогуртов, испытатели увлажняющих кремов и шампуней от вшей, глотатели мочегонных пилюль.
Их было множество, и их тщательно отбирали. Светила медицины, по совместительству педагоги, заседали в жюри: некоторые из них понимали театр и разбирались в актёрской игре. Когда в зал «для прослушивания» вошла Роз и двинулась вдоль лабораторных столов, кроссовки на танкетке, тренировочный костюм «Адидас» и пуловер с люрексом цвета солнца, по залу пробежал шепоток; неужели её тело и лицо ничего им не поведали? Ей выдали листок со списком движений, которые она должна была сделать, и слов, которые должна была произнести, чтобы изобразить пациентку, пришедшую на консультацию к гинекологу, обнаружив у себя подозрительное уплотнение, «шарик» в левой груди. Следующие пятнадцать минут жюри восхищалось её выступлением: Роз, топлес, растянулась прямо на полу, здесь тоже облицовочная плитка, и принялась управлять рукой студента: вот здесь, да, здесь, я чувствую боль; затем последовала сцена, вошедшая в анналы: студент слишком уж старательно пальпировал грудь пациентки, ощупывал то одно, то другое полушарие, начинал всё сначала, совершенно забыв о необходимости вести диалог и не воспринимая информации, которую сообщала ему Роз, боль усиливается в конце менструального цикла; всё закончилось тем, что девушка резко села и, с пурпурным лицом, отвесила будущему врачу
С первых же дней своей работы Роз самовольно исказила саму суть подписанного контракта, решив, что амплуа «пациентки», которую она изображала весь учебный год, поможет формированию её творческой личности, обогатит палитру её игры, раскроет всю силу её таланта. Она упрямо пренебрегала банальными патологиями, теми, которые она таковыми считала, предпочитая играть сумасшествие, истерию или меланхолию: в этой сфере она была неподражаемой — романтическая героиня или извращённая, загадочная женщина-вамп; порой Роз вносила в оригинальный сценарий незапланированные изменения — наглость, ошеломлявшая психиатров и невропатологов, которые руководили занятиями, и сеяла смущение среди студентов; в итоге её попросили строго следовать указаниям, не быть такой достоверной; она примеряла на себя роли утопленниц, самоубийц, дам, страдающих булимией, тайных эротоманок, диабетичек; любила притворяться хромой, кособокой; приступ бретонской коксалгии стал поводом для изящного диалога о кровном родстве в Северном Финистере: [112] ей удалось так сымитировать искривление грудных позвонков, что она стала похожа на настоящую горбунью, хотя всё, о чём её просили, — это всего лишь немного сгорбиться; ей очень нравилось изображать беременных с преждевременными схватками — но с не меньшим мастерством она сыграла молодую мать, описывающую симптомы болезни трёхмесячного малыша: от стресса у студента-педиатра на лбу выступил пот; суеверная по натуре, изображать онкологическую больную Роз отказалась.
112
«Бретонская коксалгия» — непереводимая игра слов: коксалгия — боль в области тазобедренного сустава; bretonne, в переносном смысле, также означает «внезапная» (фр.). Финистер (Finistere) — самый западный департамент Франции, часть исторической области Бретань; его основное население — этнические бретонцы. (Автор романа, Маилис де Керангаль, также бретонского происхождения.) — Примеч. ред.
Меж тем она никогда не была столь неотразима, как в тот декабрьский день, когда её попросили сымитировать стенокардию. Известный кардиолог, руководившая занятием, описала боль так: представьте себе, что к вам на грудь уселся медведь. Потрясённая, Роз округлила свои миндалевидные глаза: медведь?.. Должно быть, она сумела оживить все детские воспоминания, связанные с этим зверем: просторная зловонная клетка с кремовыми пластиковыми скалами, совсем не похожими на настоящие, и огромное животное весом в полтонны, треугольная морда с близко посаженными глазами, ложное косоглазие, ржавый мех, перепачканный песком, и детские крики, когда это двухметровое чудище встало на задние лапы; припомнила она и увиденные по телевизору сцены охоты Чаушеску в Карпатах: медведи, загнанные крестьянами и привлечённые пищей, которая лежала в вёдрах, выходили на опушку леса у деревянного сарая, забирались на свайное основание прямо напротив слухового окошка для стрельбы, за которым на изготовке стояли вооружённые агенты Секуритате, и когда зверь подходил так близко, что стрелок уже не мог промахнуться, наступал черёд диктатора; и конечно же она воскресила в памяти сцены из фильма «Человек-гризли». [113] Роз взяла разбег где-то в глубине зала, направилась к студенту, который был её партнёром, и вдруг остановилась. Увидела ли она зверя на опушке леса, животное, просунувшее морду меж стеблей бамбука, или медведя, передвигающегося на четырёх лапах, виляя задом, беспечность, бурая масть; медведя, лениво скребущего пень огромными, не убираемыми внутрь когтями? Вот чудище разворачивается в её направлении и встаёт на задние лапы. Ощутила ли она присутствие пещерного монстра, только что вышедшего из зимней спячки, разогревающего жизненные соки своей туши и пробуждающего в своём сердце каждую каплю крови? А может быть, она заметила его, роющегося в сумерках в урне у супермаркета и весело ворчащего под огромной луной? Или она подумала совсем о другом весе — о весе мужчины? Как бы там ни было, она рухнула на пол: шум её упавшего тела спровоцировал удивлённый шепоток в зале — конвульсии, долгий крик боли, перерастающий в задушенный хрип; после чего Роз прекратила дышать и теперь лежала совершенно неподвижно. Казалось, её грудная клетка расплющилась, а лицо раздулось и покраснело, и эту красноту оттеняли побелевшие, крепко сжатые губы, глаза вылезли из орбит, все её члены начинали мелко подрагивать, словно их били током; никто из присутствовавших в зале не сталкивался с подобным реализмом в игре своих «пациентов»; некоторые поднялись, чтобы лучше видеть; кто-то встревожился из-за её бардового лица и вогнутой брюшной полости; один из медиков сбежал по ступеням амфитеатра прямо к Роз и оттолкнул студента, невозмутимо продолжавшего что-то мямлить, задавая какие-то вопросы; медик склонился к девушке, чтобы реанимировать её, а к ним уже спешила выдающийся кардиолог, которая, подойдя, просветила радужку «больной» фонариком-авторучкой. Роз нахмурила брови, открыла один глаз, затем второй, брыкнулась и села, с удивлением спросив у хлопотавших вокруг неё людей: что происходит? Так она впервые сорвала аплодисменты и раскланялась перед студентами, стоя на ступенях аудитории.
113
«Человек-гризли» («Grizzly Man», 2005) — американский документальный фильм, режиссёр Вернер Херцог. Лента посвящена натуралисту Тимоти Тредуэллу (1957–2003), который тринадцать лет изучал медведей гризли на Аляске и в итоге стал их жертвой.
Молодой медик, примчавшийся первым, был взбешён тем, что его провели; он принялся упрекать Роз в том, что она была недостоверна и исказила все симптомы: стенокардия и остановка сердца — это разные вещи: вы всё перепутали, смешали два диагноза, всё намного сложнее, чем вам кажется, вам надо быть тоньше, внимательнее, вы сорвали занятие. И, чтобы его лучше поняли, принялся методично перечислять симптомы стенокардии: сжимающая боль за грудиной, ощущение, будто тебе раздавили грудную клетку, зажали её в тиски; иногда эти симптомы сопровождаются типичными болями в нижней челюсти, в одном из предплечий, реже в спине, в горле, но вот так никто не падает. Потом он перешёл к описанию остановки сердца: учащение сердечного ритма, более трёхсот ударов в минуту, желудочковая фибрилляция, приводящая к остановке дыхания, что, в свою очередь, провоцирует обморок, и всё это происходит менее чем за одну минуту; ещё молодой человек вызвался рассказать, какое лечение следует назначить больному, какие медикаменты прописать: тромбоцитарные антиагреганты, [114] которые облегчат циркуляцию крови, и нитроглицерин, который купирует боль, расширив коронарные пути; он был сражён, он не знал, что ещё сказать, но не мог остановиться: бросал фразы, как лассо, — лишь бы удержать её рядом; его сердце работало с явной перегрузкой: тахикардия — около двухсот ударов в минуту, риск желудочковой фибрилляции, которую он только что описывал Роз, обморока, ещё чёрт знает чего. Девушка медленно повернулась к говорящему с высокомерием только что родившейся кинозвезды, окинула его взглядом и с улыбкой сообщила, чтобы он знал: ей на грудь сел медведь, — а затем хитрая бестия уточнила, что готова продолжить эксперимент, если он исполнит роль медведя: у него как раз подходящее телосложение и грация, — она же готова пожертвовать собой ради науки.
114
Лекарственные средства, снижающие риск тромбообразования. — Примеч. ред.
Вирджилио Брева действительно походил на медведя своей гибкостью и медлительностью, а также взрывным характером. Высокий тёмный блондин, соломенная борода, пышная шевелюра, зачёсанная назад, завитки на затылке, прямой нос, тонкие черты итальянца-северянина (из Фриули). Походка танцора сарданы, набравшего почти центнер; полнота бывшего толстяка, которого ещё можно назвать массивным, но ни капли лишнего жира, никаких складок, — просто мясистое тело, покрытое компактной защитной жировой оболочкой, истончающейся на конечностях; необыкновенно красивые кисти. Соблазнительный, харизматичный колосс с замечательным телосложением; ещё следует упомянуть тёплый бархатный голос, меняющийся в зависимости от настроения и в моменты переживаний становящийся излишне громким; аппетит, который можно принять за булимию; и незаурядную работоспособность; однако этому сильному телу были знакомы болезненные скачки настроения: гигант страдал от неуверенности, стыда и навязчивых идей — от страха быть осмеянным: жирдяй, пузан, боров или просто толстяк; от гнева, вызванного обидными словами или тем, что женщины могут отнестись к нему с пренебрежением; в общем, от самых разных опасений — главным образом от отвращения к самому себе, ворочавшегося в желудке противным комком. Это мощное тело, находящееся под неусыпным контролем — часовой осмотр из-за соринки, попавшей в глаз, тщательное увлажнение после прикосновения солнечных лучей, выявление причин внезапно севшего голоса, ревматических болей, усталости, — было самым большим несчастьем Вирджилио, его одержимостью и его триумфом, потому что отныне он нравился, в этом не возникало никакого сомнения: стоило лишь посмотреть, как прогуливается по его фигуре взгляд Роз; теперь эти вредины, завидующие его успеху, больше не осмелятся утверждать, тихонько посмеиваясь, будто он стал врачом лишь для того, чтобы научиться обуздывать себя, управлять своими настроениями, укротить свой метаболизм.