Чинить живых
Шрифт:
Сначала Клер храбрилась и не желала обживать новую квартиру, считая её временным пристанищем. Но первые недели, проведённые на новом месте, изменили её отношения со временем. Не то чтобы время, парализованное болезнью, тревожным ожиданием или всем, что мешает двигаться, замедлило свой бег; не то чтобы оно застоялось, как застаивалась кровь в лёгких у Клер, — нет: время развалилось на фрагменты, лишилось своей обычной последовательности. Не было больше чёткой грани между днём и ночью — этому способствовал постоянный полумрак, царивший в квартире; Клер всё время спала, утверждая, что таким образом переживает шок, связанный с переездом. Старший и средний сыновья назначили днём посещений воскресенье, и это печалило больную, хотя сама она не понимала почему. Иногда дети упрекали мать в отсутствии оптимизма: ты живёшь прямо напротив Питье — лучше трудно придумать, говорили они, храня серьёзные лица. Только младший сын приходил, когда вздумается, и долго баюкал Клер в объятиях: он был выше матери почти на голову.
Отвратительная зима, злая весна, — Клер не видела, как зазеленел лес, как вновь обрели сочность цвета природы; ей не хватало лугов и подлеска, золотистых
Первый звонок был вечером пятнадцатого августа — окно нараспашку, уже восемь, а в комнате можно задохнуться: это Питье-Сальпетриер, у нас есть сердце, будет этой ночью, уже скоро, — всё та же песня; Клер не была готова к подобному развитию событий; она положила вилку на тарелку с едой, к которой не успела прикоснуться, и обвела взглядом семью, собравшуюся за праздничным столом в честь её юбилея: пятьдесят лет — такую дату следует отметить; они прижали локти к телу, так птицы прижимают крылья: мать Клер, трое сыновей Клер, женщина, которая жила со старшим сыном, и их маленький сын; все, кроме ребёнка с глазами-угольями, замерли, окаменели: я иду туда, мне надо идти, опрокидывающиеся стулья, дрожащие бокалы с шампанским, брызги, один опрокинулся; в чемоданчик полетели зубная паста и дезодорант; по лестнице они спустились с той поспешной медлительностью, которая складывается из остановок и беспрестанных ругательств: мы забыли убрать в холодильник шербет, забыли карту медицинского страхования, забыли телефон; затем были пыльный тротуар; клубящееся небо; люди, высунувшиеся из окон; какой-то тип с голым торсом, выгуливавший собачку; карапуз, мчавшийся по улице, и мать, пытавшаяся догнать непоседу; туристы, вышедшие из метро и сверявшиеся с картой; наконец, госпиталь, обрамлённый лампочками; приёмный покой; стерильная палата, в которой Клер ждала врача, присев на краешек кровати; и, как апогей, оживление в коридоре, чеканный шаг, появившийся Арфанг, бледный и худой, глаза обведены красными кругами: мы решили отказаться от трансплантата.
Она внимательно выслушала его развёрнутое объяснение, не выказав никаких чувств; это сердце нас не устраивает: оно слишком маленькое, недостаточная васкуляризация, [106] неоправданный риск, — надо подождать другого. Затем пришла радость; Арфанг решил, что Клер пребывает в шоке, переживая из-за отказа, и потому так странно себя ведёт, но она одурела от одной только мысли, что может так быстро уйти отсюда; она спустила ноги с кровати, ягодицы соскользнули с краешка матраса, присела на корточки — и тут же встала: я возвращаюсь домой. На улице её сыновья пинали окрестные кустики, в ответ плевавшиеся горячей пылью; мать Клер рыдала в объятиях младшего внука; подруга старшего продолжала гоняться за сынишкой, не желавшим идти спать; испорченный вечер. Все двинулись в обратном направлении; аппетит пропал, никто не хотел садиться за праздничный стол — зато теперь можно просто выпить розового шампанского: и улыбающаяся Клер, подняв свой наполненный до краёв бокал высоко над столом, провозгласила: всё отлично! за бодрое сердце! Знаешь, мама, это уже не смешно, прошептал младший сын.
106
Дефицит формирования новых кровеносных сосудов. — Примеч. ред.
После этого события время обрело форму. Точнее, оно превратилось в ожидание: время стало напряжённым. Отныне каждый час стал свободным, готовым к немедленной трансплантации: сердце могло появиться в любое мгновение — я должна жить, я должна быть готовой. Минуты стали гибкими, секунды — тягучими… а потом наступила осень; Клер решила перевезти свои любимые книги и лампы на эти тридцать квадратных метров; младший сын подключил ей вай-фай; она купила себе комфортное офисное кресло и деревянный стол, на котором разложила всё необходимое: Клер хотела снова заняться переводами.
Лондонское издательство было радо возвращению Клер, и ей сразу же прислали сборник первых стихов Шарлотты Бронте, которые та опубликовала вместе с сёстрами под мужскими псевдонимами: Каррер, Эллис и Эктон Беллы. Три сестры и брат провели осень в холодном коттедже, продуваемом всеми ветрами; они вместе творили, читали при свете свечей, обсуждали прочитанное, — лихорадочные, экзальтированные, страдающие таланты, изобретавшие миры, строившие воздушные замки, пившие литрами чай и курившие опиум. Их задор передался Клер, и она воспрянула духом. Каждый день работы складывался из нескольких подходов к столу — в результате появлялось по нескольку страниц текста; так проходили недели; Клер приноровилась к определённому рабочему ритму, как бы синхронизируя тягостное ожидание: время поджимало, состояние её сердца ухудшалось на глазах — перевод этих стихотворений требовал иного ощущения времени. Иногда у неё возникало чувство, будто в недрах её больного организма зарождалось какое-то текучее движение; что-то перемещалось между её родным французским и выученным английским — и это вращательное движение чего-то непознанного прорыло в ней впадину в виде колыбели, новую полость: надо было выучить чужой язык, чтобы узнать свой; и теперь Клер задавалась вопросом: это чужое сердце — позволит ли оно ей познать саму себя? Ей надо расчистить для него место, создать ему пространство.
В рождественскую ночь перед ней возник мужчина
В моём положении сюрпризы весьма рискованны, улыбнулась Клер: я же сердечница, ты знаешь. На самом деле ей требовалось время, чтобы сесть и опомниться за те секунды, пока он снимал пальто. Цветы были сорваны неподалёку от её лесного дома, она это чувствовала. Клер спросила, указав на букет: они ядовитые: ты знаешь? Растения, которые взрослые обычно запрещают детям трогать руками, запрещают их нюхать, собирать, совать в рот; она представила себе свои детские пальчики, припудренные пыльцой цвета фуксия, которые она зачарованно рассматривала, стоя в одиночестве на неприметной тропинке; слово яд, не помещавшееся в её детской головке; она поднесла пальцы ко рту. Мужчина медленно оторвал один лепесток и положил его на ладонь Клер: на, посмотри. Лепесток был столь яркого, насыщенного цвета, что казался ненастоящим, искусственным, как кусочек пластмассы, подрагивающей на ладони; лепесток покрылся микроскопическими трещинками; в это время ночной гость заявил: дигиталин, [107] содержащийся в цветах, замедляет и регулирует работу сердца, усиливает сердечные сокращения; его молекулы пойдут тебе на пользу.
107
Более точное название — дигиталис: один из гликозидов наперстянки. При передозировке является опасным кардиотоксином: смертельная доза — два грамма. — Примеч. ред.
В ту ночь она заснула в цветах. Мужчина осторожно снял с неё всю одежду, аккуратно оборвал с наперстянки все лепестки и прилепил их на кожу Клер, словно рыбьи чешуйки; растительный пазл, сложившийся в роскошную мантию; он старательно закреплял лепестки, время от времени шепча: пожалуйста, не шевелись — а она уже провалилась в блаженное, полубессознательное состояние, наряженная, как королева, окружённая нежной заботой. Когда Клер проснулась, было ещё темно, но дети в квартире наверху, уже предвкушая удовольствие, радостно гомонили — и вот их пятки уже дробно застучали по полу: это ребятишки помчались срывать обёртки с подарков, появившихся ночью под новогодней эктоплазматичной ёлкой. Друг Клер уже ушёл. Она стряхнула лепестки со своего тела и приготовила из них салат, который приправила трюфельным маслом и бальзамическим уксусом.
Футболка, несколько пар колготок, две ночные рубашки, пара мягких туфель, косметика, ноутбук, телефон, зарядные устройства. Медицинские документы: административные бланки; результаты последних исследований; большие плотные конверты, в которых хранились рентгеновские снимки, сканы и снимки МРТ. [108] Клер была довольна, что сейчас она одна и может спокойно собрать все вещи, а потом медленно преодолеть один лестничный пролёт и на секунду задержаться на улице. Затем она пересекла бульвар по диагонали; попыталась ловить взгляды водителей, притормаживавших на дороге прямо перед ней; вслушивалась в раскалённые рельсы метро, подрагивавшие у неё над головой; Клер хотелось увидеть хоть какое-нибудь животное — в идеале, тигра или испуганную сову, грудка в форме сердца; сошли бы и бродячая собака, и просто чудесные пчёлы. Она испытывала ужас, боялась, как никогда. Надо бы позвонить, сказала Клер сама себе, оказавшись на территории госпиталя, набрать номера сыновей, послать им сообщения; сегодня же, этой ночью, позвонить матери, которая, скорее всего, уже легла спать; в конце концов, позвонить другу с наперстянкой; сейчас он был на другом краю света — все эти звонки стали бы эманацией одного-единственного мгновения настоящего и растянулись бы во времени; Клер в очередной раз обернулась и взглянула на окно своей квартиры: внезапно каждый час, проведённый ею в ожидании за этой стеклянной перегородкой, уплотнился, чтобы взорваться вспышкой времени у неё в затылке; в тот момент, когда женщина миновала больничную ограду, — сверкающий щелчок, швырнувший её в огороженное пространство, на ленту асфальта, которая извивалась вдоль зданий, поворот налево, — она вошла в помещение Института кардиологии: холл, два лифта, — она запретила себе загадывать, какая кабина придёт раньше и принесёт ей удачу, — четвёртый этаж; коридор, освещённый, как космическая станция; медицинский пост, окружённый стеклом; и Арфанг — чистый халат застёгнут на все пуговицы, белая прядь откинута со лба: я вас ждал.
108
Магнитно-резонансная томография. — Примеч. ред.
Пицца «Маргарита» врезалась в стену студии, а затем приземлилась на палас, оставив на обоях над телевизором разводы, напоминающие заход неаполитанского солнца. Молодая женщина прищурила глаза, оценив свой бросок, затем повернулась к груде белых коробок, лежащих на стойке американской кухни, [109] медленно открыла вторую картонную коробку, стряхнула на ладонь обжигающую лепёшку пиццы «Американо», встала напротив стены, локоть согнут, ладонь раскрыта, и резко распрямила руку, метнув пиццу между двумя окнами комнаты: новый отпечаток, кружочки колбасы чоризо сложились на перегородке в своеобразное «созвездие». Когда она уже готовилась распечатать третью коробку — пицца «Четыре сыра» пузырилась липкой желтоватой плавленой субстанцией, — из ванной вышел мужчина при полном параде; он застыл на пороге комнаты, сразу же заподозрив угрозу; увидел, как женщина замахивается, уже готовая швырнуть пиццу прямо ему в голову; чисто рефлекторно мужчина рухнул на пол, затем перекатился на спину, чтобы взглянуть на подругу снизу; женщина улыбнулась, отвернулась от лежащего, внимательно осмотрела окрестности, чтобы найти новую достойную мишень, и отправила пиццу в полёт ко входной двери. Затем она перешагнула через остолбеневшего молодого человека и отправилась мыть руки в раковине за барной стойкой. Мужчина поднялся, убедился, что на одежде нет пятен, и попытался понять, какой ущерб нанесён его жилищу; он крутанулся волчком, радиолокатор, и вновь обратил взор на молодую женщину, расположившуюся у раковины.
109
Кухня, отделённая от комнаты барной стойкой.