Число Приапа

Плещеева Дарья

– Печать?.. – уже поняв замысел, спросил Кнаге.

– Печать приспособим от настоящего письма. Я очень аккуратно ее срезала.

Писать в экипаже было затруднительно. Кнаге встал на колени, бумагу положил на сиденье, Клара-Иоганна достала пенал и походную чернильницу.

– Поупражняйся, – велела она. – Фон Альшванг наверняка знает почерк фон Нейланда.

Кнаге начертал несколько строк, стараясь подражать почерку барона, и получилось неплохо. Клара-Иоганна одобрила и стала диктовать письмо. Оно слово в слово повторяло послание фон Нейланда, только цифры были другие.

Потом кнаге взял у нее листок и очень похоже изобразил баронский росчерк.

– Очень хорошо, – сказала Клара-Иоганна. – Ты настоящий художник. Теперь возвращайся к фон Альшвангу. Я найму человека, который, назвавшись Лейнертом, принесет тебе письмо. Когда этот чудак уедет, к тебе придет Швамме…

– Одну минуту…

Он вспомнил, как пьяный фон Альшванг жаловался на дядюшку, завещавшего клад Марии-Сусанне. Баронов племянник пересказал подслушанный разговор, из которого сделал такие важные выводы, и было в этом разговоре нечто, удивившее его, – упоминание о дедушке фон Граве и прекрасной саксонке. Что это означало – Кнаге и вообразить не мог, однако фон Нейланд вряд ли стал бы напоминать дочери о чем-то незначительном.

Поэтому Кнаге приписал в подлинном письме, под росчерком барона: «К тайне имеют отношение дедушка барона по матери фон Граве и его мать, прекрасная саксонка, в девичестве фон Граве». О том, что красавица уже много лет в могиле, он не упомянул.

Курляндия, наши дни

Тоня сперва сделала эскиз плана усадьбы, потом Хинценберг с Полищуком детально его изучили, сверили с фотографиями, поспорили из-за пропорций, помирились, и тогда появился окончательный вариант.

– Вот этот холмик с дверью – искомый погреб, – сказал Хинценберг. – Если стать спиной к двери и смотреть вправо под углом градусов в тридцать, то, возможно, шагах в сорока или пятидесяти будет стена усадьбы, противоположная фасаду. То есть, скорее всего, мы увидим воображаемую мельницу. И тогда станет понятно, где теоретически мог бы торчать «приап»…

Тут у Полищука запела мобилка. Оказалось, следователь уважает Вивальди. Поднеся аппарат к уху, Полищук сказал «сейчас» и отошел в сторону. Вернулся он очень довольный.

– Нашли подружку этого Гунара Лиепы, – сообщил он. – Нужно скорее ехать в Ригу.

– А каменный дурак? – жалобно спросил Хинценберг.

– Что – дурак? – Полищук посмотрел на антиквара с большим недоумением. – Вы что, собираетесь искать клад?

– Клад бы мне совсем не помешал.

– Ну… – следователь развел руками. – Господин Хинценберг, сейчас не до кладов. Я должен возвращаться.

– Вы хотите сказать, что подружку нашего Гунчи усадили у вас в кабинете, и она ждет не дождется вашего появления? Господин Полищук, пока мы доедем до Риги, не то что ваш рабочий день кончится, но и сутки.

– До Риги ехать часа два.

– Это вам только кажется.

– Что вы хотите сказать, господин Хинценберг?

– То, что нам бы лучше остаться здесь.

– Чтобы искать клад? Ну, вы…

– Господин следователь, нам лучше остаться здесь, – настойчиво повторил антиквар. – Видите ли, я знаю несколько сумасшедших,

которые чудом не попали в тюрьму – такое они выделывали ради нового экспоната для своей коллекции. Подружка Гунара Лиепы – я надеюсь, в своем уме. А сам он – уже нет. У него в голове клад. Места для разума уже не осталось. Подумайте – он убил человека, чтобы заполучить картину. Он бродит с этой картиной где-то возле Снепеле. Он готов копать, он две лопаты купил! И наверняка нашел себе помощников. Может, даже вызвал их из родных краев, тем более что от Вилгалского озера до Снепеле вряд ли больше десяти километров, ну, двенадцать. Друзья детства в таких приключениях – лучшие помощники.

– Очень может быть, что эти трое – как раз его помощники, – соображая, рассеянно ответил Полищук. – Но он знает, что полиция ищет его, он где-то прячется, а они роют ямы. Этих ям тут, наверное, штук двадцать. Все расковыряли. Хотел бы я понять их логику…

– Он поблизости. Поверьте моему опыту. У вас дети есть?

– При чем тут мои дети? – удивился Полищук. Тоня тоже удивилась, но промолчала. Когда мужчины при ней устраивали разборки, даже незначительные, она предпочитала помалкивать.

– Когда жена рожает, муж околачивается где-то возле родильного отделения. По крайней мере так было, пока не додумались до совместных родов. Хотя, казалось бы, кому легче от того, что он бродит взад-вперед с тоскливой физиономией? А он не может дома усидеть, он торчит под окнами там, где его наследник… Все еще не понимаете?.. Тонечка, деточка, ты ведь понимаешь?

– Да, – согласилась Тоня. – И он очень нервничает.

– Из-за того, что боится полиции? – спросил Полищук.

– Да нет же, нет! – воскликнул антиквар. – Тонечка права! Вы посмотрите, сколько ям эти ребята накопали. Значит, у них нет точной информации о кладе. Есть информация, которую можно понять и так, и сяк! Вы видели – они считают шаги! А шаги – дело ненадежное. У них есть какие-то цифры, и довольно большие цифры, если сантиметровая разница в длине шага дает такой фантастический разброс.

– Думаете, они расшифровали эти буквы на каменном дураке?

– Естественно, расшифровали! И с каждой новой ямой ваш Гунча все больше заводится. Опять прокол, и снова прокол, и опять прокол, да что ж это за непруха?!

«Непруху» Хинценберг произнес по-русски.

– И он с минуты на минуту ждет, что наконец все получится? Логика в этом есть, – согласился Полищук. – Если они этой ночью откопают клад, то искать их будет уже очень сложно. Позвоню-ка я Айвару…

– Господин Хинценберг, мы что же, тут до ночи просидим? – испуганно спросила Тоня.

– Не волнуйся, деточка, тебя доставят домой, – пообещал антиквар.

– Я не волнуюсь…

На самом деле Тоне стало жутко при мысли, что ссора с Сашей как-то противоестественно затянулась, причем не по его, а по ее вине. Нужно было звонить ему два часа назад!

Схватив телефон, Тоня отбежала подальше. Следователю и антиквару незачем было слышать ее жалкие извинения – а в том, что они будут совсем жалостными, Тоня не сомневалась.

Саша трубку не брал. Возможно, это была маленькая месть.