Чистильщик

Мазин Александр Владимирович

Валерий подошел к ней, расстегнул первую пуговицу.

– То я тебя обману.

– Правда? – Он не спеша разъединял крючки.

– Откуда я знаю? Мы, разведенные женщины, такие ветреные. И развратные.

– По крайней мере ты носишь бюстгальтер,– отметил Валерий, вешая указанный предмет на спинку стула.

– У меня слишком большая грудь.

– Неужели ты стесняешься?

– С ума сошел? Просто неудобно! Поцелуй меня сюда!

– Может, сначала я сниму колготки?

– А ты одновременно! Вот видишь? Дай мне свою

руку! О-о! Погоди, я возьму плед.

– Зачем? Ковер мягкий.

– Я не хочу на ковре, я хочу – на рояле!

– Ты уверена?

– Мы, врачи,– такие циничные. Хочу на рояле, понял?

– Как скажешь. А он не сломается?

– А хрен его знает. Подсади меня! Ну давай!

– Без прелюдий?

– А на хрена нам прелюдии? Я уже вся теку. О-о!

Музыка, действительно, была. Несчастный рояль стонал и плакал под ними всем своим беккеровским нутром. Плед так и елозил по полировке. Если бы не стена и не ловкость Валерия, ох и сверзились бы они со спины черного зверя, все в поту и кайфе. В общем, рояль в качестве сексодрома Васильева разочаровал.

Зато Тина была в восторге.

Припав к щеке Валерия, все еще дрожа от пережитого оргазма, она шептала ему в ухо:

– Всю жизнь, всю жизнь мечтала! Сопливкой еще, когда барабанила на нем под мамочкиным неусыпным глазом. Вот, думала, вырасту, и буду на тебе трахаться, козел трехногий!

– А как же муж? – поинтересовался Валерий.

– А он музыкант, педик долбаный! «Это же святыня!» – явно передразнивая интонацию.

– Так педик или музыкант?

– И то, и другое. Я его выгнала на хер, понятно? Ну я теперь понимаю, почему они в кино всегда после драки трахаются.

– Кто. Педики?

– Да нет, герои! Это просто улет!

– Хм…

– Тебе не понравилось?

– Скажем, для меня здесь тесновато.

– Ах, бедняжка!

Тина вывернулась из-под него, да с такой энергией, что чуть не свалилась на пол: Валерий еле успел ее придержать.

– Сейчас, мой сладкий, я сделаю тебе минетик. Я очень хорошо делаю минетик…

– Стоп! – Валерий остановил ее порыв, соскочил с рояля и почувствовал немалое облегчение. Рояль – тоже.

– Нет, стой! – Васильев пресек ее попытку встать на колени, отошел на пару шагов: – Посмотри на меня! Что ты видишь?

– Что?..– Тина оглядела его скорее с профессиональным, чем с женским интересом.– Ты жутко мускулистый! Но что касается главного, то…

– Тина! Посмотри на меня!

– Я на тебя и смотрю! – В ее голосе звучало непонимание.

– Тина! – Валерий шагнул вперед, осторожно взял в ладони ее голову, обратил лицом к себе.– Я живой, Тина! Я – человек. Я – не анатомическое пособие, не мастурбатор с ручками, ножками…

– Но я совсем не…

– Погоди! Человека надо любить. Человека надо чувствовать…

– Но я чувствую! – запротестовала женщина.

– Ты, Тина, не обижайся, но чувствуешь ты не то. Хрен маткой ты чувствуешь, понятно? Не меня!

–

Ну извини. Мне показалось, тебе хорошо. Ты же кончил.

– Кончить можно и в кулак,– раздосадованно проговорил Васильев.– В манекен, в ослиную жопу! Не прикидывайся дурочкой!

– Но я, правда, не понимаю! – Она высвободилась и отодвинулась от него. Похоже, обиделась.

Валерий же пребывал в растерянности. Как объяснить то, что объяснять бесполезно? Да и что он, собственно, к ней привязался? Что на него нашло?

– Ладно,– сказал он примирительно.– Ты женщина. Тебе лучше знать.

– Вот именно! – Тина мгновенно перестала обижаться.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В общем, наказ Петренко был выполнен в точности. Впрочем, к приходу бабушки с внучкой, очаровательной черноглазой девчушкой пяти лет, мама и ее гость чинно восседали в гостиной и пили кофе с печеньем. Лицо Алевтины Арсеньевны Голотосербской лучилось довольством, даже щеки как-то округлились. Гость выглядел задумчивым. Потому что тщетно пытался понять, что такое есть у молоденькой девчонки Тани и у взбалмошной актерки Алины, но отсутствует у красивой, аристократичной и отнюдь не фригидной Тины Голотосербской.

Старшие женщины удалились на кухню. Готовить ужин, а заодно обменяться мнениями насчет Валерия, а младшая, черноглазка, взобралась на колени чужого дяди, изучила его и заявила, что он – красивый.

– Ты – тоже,– сообщил ей Валерий.

– Как мама?

Васильев наклонился к ее ушку:

– Лучше.

И заработал поцелуй в щеку.

– А зато мама у нас – как Иисус Христос! – сообщила Леночка.

– Почему?

– А она в Рождество родилась!

– Седьмого января?

– Да нет! – Леночка досадливо махнула ручкой.– В правильное Рождество, двадцать четвертого декабря!

«Так,– подумал Васильев.– Мы еще и католики».

Впрочем, к католикам он относился ничуть не хуже, чем к православным. Вернее, не относился.

Зазвонил телефон.

Леночка соскочила с колен, взяла трубку:

– Мама! Это тебя какой-то дядя!

– Да,– Тина взяла трубку, улыбнулась Васильеву…

В следующий миг улыбка стекла с ее лица:

– А при чем здесь я? Меня заставили! А что я могла? – полусердито-полуиспуганно спросила она.

Ей, вероятно, объяснили, поскольку щеки Тины побледнели, а глаза расширились.

– Да,– проговорила она.– Да, поняла.

И повесила трубку.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто звонил.

– Ну-ка, принцесса, выйди,– скомандовал он Леночке, обнимая ее маму за плечи.– Это они?

– Да. Говорят, видели, что я уехала с вами. Говорят: чтобы я немедленно приехала к ним. Иначе всех убьют. Меня, маму, Леночку…

– Спокойно! Не плакать! – строго сказал Васильев.– Конечно, видели. Там же видеокамеры. Но всегда можно сказать, что тебя взяли в заложницы, верно?