Чисто альпийское убийство
Шрифт:
— С этим мне давно все ясно, я имела в виду другое. Как вы считаете, из какого региона он мог приехать?
— Ну, не знаю. Он ничего про это не говорил.
— Но ведь он разговаривал по телефону?
— Да, когда этот тип плюхнулся рядом со мной, у него затрезвонил мобильник. Он ответил, но произносил лишь «хм?» да «м-м-м!», и больше ничего.
— А в этих «хм?» и «м-м-м!» слышался какой-либо акцент? Может быть, русский? Или, скажем, итальянский?
— Хм, «хм?» и «м-м-м!» невозможно произнести с акцентом. Эти словечки звучат одинаково на всех языках.
— Вы так считаете? Ну хорошо, идем
— Поговорив по телефону, парень сел рядом со мной за столик. Он пыхтел как паровоз, ну, ясно — после такого прыжка через стену! И Боже мой, до чего он вонял овечьим навозом!
— Почему вы решили, что овечьим?
— Потому что Якелебауэр не держит коров, у него в хозяйстве лишь овцы. Уже много лет старик без коровушек. Значит, навозная куча, с которой она прыгнула, может быть только овечьей…
— Она?
— Чего-чего, простите?
— Вы только что сказали «она».
— Разве? Я даже сам не заметил.
— Секунду назад вы сказали: навозная куча, с которой она прыгнула…
— Да неужели! Наверное, я просто оговорился.
— Оговорки никогда не бывают случайными.
— У меня — бывают.
— Так, может быть, это все-таки была особа женского пола?
— Чего не знаю, того не знаю. Говорю же — лицо я не разглядывал.
— Но ведь женщину легко распознать по фигуре!
— Мне — трудно. А вообще-то женщины не надевают таких кожаных шорт. Как правило. По моим наблюдениям.
— Ну ладно. По-видимому, это все, что вы можете рассказать.
— Верно. Я допил кружку пшеничного и сразу же отправился в участок, чтобы сообщить все как было.
— Какой по счету была та кружка пива?
— Так, погодите… Шестая.
— Как прикажете это понимать? Накачались алкоголем до беспамятства и пришли в участок давать свидетельские показания?!
— Шесть кружек пшеничного — разве это до беспамятства? Нам это нипочем. Пьяный комарик укусил, не больше.
— Все понятно. Комарик. А когда вы будете давать свидетельские показания в суде, тоже предварительно примете на грудь шесть кружек пива?
— А зачем мне в суд? Туда я не пойду, ведь я ничего особенного не видел. Так что скорее всего свидетель из меня никудышный.
— Что верно, то верно. Но тем не менее спасибо вам за показания.
— А денежка?
— Какая еще денежка?
— Компенсация понесенных свидетелем расходов…
— Полиция никому ничего не возмещает. То, о чем вы говорите, возможно только в суде.
— Жалко, жалко.
26
Это имя крутилось на языке у многих, но Мария произнесла его первой:
— Гретель — именно та, кто нам нужен.
Загоревшись новой теорией, девушка с довольным видом откинулась на спинку стула.
— У этой Гретель явно имелись преступные намерения. Делать гешефты там, где другие наслаждаются отпуском. Итак, Гретель подцепляет молодого человека, который достает ей билеты на концерт. В перерыве она собирается подняться на третий этаж, якобы в туалет, а на самом деле ей нужно на чердак, как мы уже знаем. Но что-то не заладилось с самого начала. Войти в здание дамочка может только в сопровождении Инго Штоффрегена, однако он опаздывает, и в результате ее появление бросается в глаза гораздо сильнее обычного. Гретель
После этого небольшого доклада Мария попала под перекрестный огонь контраргументов. Первым высказался Людвиг Штенгеле.
— Так-так, — с нескрываемой иронией начал он. — Все это, конечно, интересно, однако вовсе не проясняет падения Либшера с потолка, вы не находите?
— Ну ладно. Гретель со Штоффрегеном входят в концертный зал, дама пропускает его вперед, а сама потихоньку пятится к выходу, затем прокрадывается на чердак. При этом она упускает из виду, что за ней следит Либшер, чтобы припереть к стенке там, на чердаке. Завязывается потасовка…
— …совершенно беззвучная потасовка, которой не слышал ни один из четырех сотен посетителей…
— …и Либшер срывается вниз. Гретель не может мгновенно покинуть культурный центр из-за возникшей суматохи, поэтому дожидается, когда в холле станет посвободнее, забирает из гардероба свою ветровку и ускользает.
— Зачем ей забирать ветровку?
— Там в карманах лежит нечто важное.
— И она спокойно сдала в гардероб одежду с важным предметом в кармане?
— У меня еще одно возражение, — продолжал Штенгеле. — Наша Гретель не могла заранее знать, что Штоффреген сумеет добыть билеты на концерт. Ведь эти люди познакомились, насколько я понял, совсем недавно, несколько дней назад. Как она могла полагаться на то, что новый знакомый проведет ее в зал? Как вы это себе представляете — Гретель заставляет Инго идти к Тони Харриглю, вдруг тот подарит два пригласительных на концерт, все билеты на который давно разобраны? Крайне маловероятно. Для таких целей гораздо разумнее присоединиться к какому-нибудь страстному меломану, который не пропускает ни одного представления и, может быть, даже имеет абонемент.
— А еще лучше — свести знакомство с каким-нибудь сотрудником культурного центра! — внес свою лепту в обсуждение Остлер. — Может быть, Гретель и Либшер связаны гораздо теснее, чем мы думаем.
Однако Мария не собиралась так просто сдавать позиции.
— Гретель и Либшер? Это невозможно! Скорее, Гретель работала в паре со Штоффрегеном. Последнему отводилась роль обычного посетителя, который не покидает пределов первого этажа, а она в это время поднимается на третий…
— И при этом они действуют так грубо, так беззастенчиво бросаются в глаза? Приходят слишком поздно, позволяют пустовать дефицитным местам, оставляют великое множество следов? Нет-нет, в моем мозгу альгойца это не укладывается. Слишком нерационально.
— Ладно, сдаюсь. Ой, ну до чего жаль отказываться от этой версии. Гретель и Штоффреген очень устроили бы меня в роли новых Бонни и Клайда…
— В любом случае, — подытожил Еннервайн, — эту женщину необходимо найти: свидетельница она или участница преступления, не важно. Если обращение через газету ничего не даст, то нам придется объявлять ее в розыск.
В совещательную комнату вернулась Николь Шваттке.
— Ну, как поговорили со свидетелем? — спросил Еннервайн. — Есть что-нибудь новенькое о прохвосте, который от нас удрал? Как вы понимаете, у меня личная заинтересованность в этом вопросе…