Чистое золото
Шрифт:
— Свисти вот в шахте! — с нарочитой важностью укорила его Стеша. — Мой дедушка сейчас же сказал бы, что горный этого не любит.
— Кто? Кто? Горный надзор, что ли?
— Не надзор!.. Это старики рассказывают…
Стеша, дочь и внучка старателей, знала все прошлое прииска, все поверья и легенды тайги лучше, чем многие из старых рабочих. Видно, запомнились ей эти рассказы еще в детстве, когда все услышанное становится живым и ярким.
— Вы ничего этого не знаете, — пояснила она, — а люди раньше верили,
— А кто же он? Стражник, что ли? — простодушно спрашивала Зина.
— Он не стражник, а чорт, — ответил Андрей, тоже что-то слыхавший про горного.
— Тьфу, чушь какая! Я думала, и взаправду.
— Хоть и не взаправду, а его боялись. Он будто не любил, когда в шахтах поют, свистят. Женщин тоже чтобы не было…
— Вот как вас горный понимал, — сказал Кенка и взял из рук Зины чашку с чаем. — Что вы, что свист — одна несерьезность.
— Ладно, помолчи!
— Говорили, что он рабочих не обижает, — рассказывала Стеша. — Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся — в шахте обвал. Так он спасал их.
— А кто свистел, значит того заваливал?
— Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.
— Вот Сибирь наша… — задумчиво проговорил Мохов. — В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды — горного.
— А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…
— Верно! У меня мама некрещеная, — вспомнила Тоня.
— Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! — заявил Мохов.
— Иной раз прииск откроется, — продолжала Стеша, — а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился — и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».
— А после девятьсот пятого года, — сказал Андрей, — эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…
— У нас вроде еще какой-то герой был, — сказал покончивший с лепешками Димка. — Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают — он обратится в птицу или в зверя и уйдет.
— Я про него тоже от деда слышала, — подтвердила Стеша. — Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…
— Кто же это был? Не Ланцов? — спросил Санька.
— Не-ет! Ланцов позднее был. Он с каторги бежал. Про него песня есть. И сейчас иногда поют.
— Песню
Санька затянул приятным тенорком:
Звонил звонок насчет поверки,
Ланцов задумал убежать…
— Эх, гитары нет! — пожалел он.
— Пой, пой! Мы подтянем.
Спели все песни, какие знали. После старых, грустных особенно приятно было петь советские, новые песни, которые все знали и любили.
Свет от печки прыгал по полу и стенам, красноватым живым отблеском освещал лица. Перед ним казались скучными огни фонарей, стоящих на столе.
— Спать, ребята! — поднялась наконец Тоня. — Десять часов.
— Ну, еще ночь долгая!
— Нет, давайте, правда, на боковую. Наломались ведь за день. Только по очереди надо дежурить, огонь не упускать.
— Я первый останусь, — сказал Савельев. — Еще спать не хочется.
Тоня легла на нары и укрылась курткой. Еловые ветки не кололи тело через толстую медвежью шкуру и слегка пружинили. Товарищи ее скоро затихли, а она все лежала с открытыми глазами и вдруг оцепенела от страха: за окном над занавеской ясно вырисовывалась чья-то борода. Тоня приподнялась с бьющимся сердцем. Кенка тоже поднял голову:
— Ты что?
— Кенка! Кто там, за окном?
— Где-е? — Савельев подошел к окну. — Это ветка кедровая, вся в снегу. Спи.
Тоне показалось, что она спала совсем недолго, когда громкие голоса разбудили ее. В комнате было темно, тускло горел один фонарь.
— Сколько времени, ребята? Я думала, утро.
— По часам — утро, а здесь тьма… Засыпало нас! — с раздражением ответил Санька.
Оба окна доверху были завалены снегом, только краешки стекол чуть светились.
Тоня ахнула:
— Значит, снег всю ночь шел!.. Я говорила, что нужно домой идти!
— Ты говорила! Что теперь толковать!
— И дверь, значит, завалена? Нам, ребята, отсюда не выйти, — спокойно сказала Зина.
— Ну, не выйти! Откапываться надо. Хорошо, что лопаты здесь.
Дверь, как это принято в Сибири, открывалась внутрь помещения. Когда ее распахнули, увидели ровную снежную стену, поднимавшуюся чуть не до притолоки.
Стена слегка осыпалась и комья снега валились на пол.
— Ну как же откапываться будем? — спросила Тоня. — Снег-то куда бросать? В тепляк, что ли?
— И не думай, не позволю! — заявила Зина.
Хоть положение было невеселое, все засмеялись.
— Кто-то должен пробиться вперед, — решил Маврин. — Если тропку какую-нибудь утоптать, и остальным можно будет выйти.
На вылазку пожелал отправиться Костя. Он натянул куртку, спустил наушники шапки и, плотно обмотавшись шарфом, вдавился в снежную стену.
— Так, так! Вали вперед! — кричали ребята.
Костя мгновенно исчез. Сырые снежные комья падали в тепляк, затем белая фигура снова вынырнула из сугроба.