Чистое золото

Поступальская Мария Ивановна

— Свисти вот в шахте! — с нарочитой важностью укорила его Стеша. — Мой дедушка сейчас же сказал бы, что горный этого не любит.

— Кто? Кто? Горный надзор, что ли?

— Не надзор!.. Это старики рассказывают…

Стеша, дочь и внучка старателей, знала все прошлое прииска, все поверья и легенды тайги лучше, чем многие из старых рабочих. Видно, запомнились ей эти рассказы еще в детстве, когда все услышанное становится живым и ярким.

— Вы ничего этого не знаете, — пояснила она, — а люди раньше верили,

что есть такой — горный.

— А кто же он? Стражник, что ли? — простодушно спрашивала Зина.

— Он не стражник, а чорт, — ответил Андрей, тоже что-то слыхавший про горного.

— Тьфу, чушь какая! Я думала, и взаправду.

— Хоть и не взаправду, а его боялись. Он будто не любил, когда в шахтах поют, свистят. Женщин тоже чтобы не было…

— Вот как вас горный понимал, — сказал Кенка и взял из рук Зины чашку с чаем. — Что вы, что свист — одна несерьезность.

— Ладно, помолчи!

— Говорили, что он рабочих не обижает, — рассказывала Стеша. — Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся — в шахте обвал. Так он спасал их.

— А кто свистел, значит того заваливал?

— Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.

— Вот Сибирь наша… — задумчиво проговорил Мохов. — В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды — горного.

— А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…

— Верно! У меня мама некрещеная, — вспомнила Тоня.

— Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! — заявил Мохов.

— Иной раз прииск откроется, — продолжала Стеша, — а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился — и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».

— А после девятьсот пятого года, — сказал Андрей, — эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…

— У нас вроде еще какой-то герой был, — сказал покончивший с лепешками Димка. — Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают — он обратится в птицу или в зверя и уйдет.

— Я про него тоже от деда слышала, — подтвердила Стеша. — Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…

— Кто же это был? Не Ланцов? — спросил Санька.

— Не-ет! Ланцов позднее был. Он с каторги бежал. Про него песня есть. И сейчас иногда поют.

— Песню

я знаю.

Санька затянул приятным тенорком:

Звонил звонок насчет поверки,

Ланцов задумал убежать…

— Эх, гитары нет! — пожалел он.

— Пой, пой! Мы подтянем.

Спели все песни, какие знали. После старых, грустных особенно приятно было петь советские, новые песни, которые все знали и любили.

Свет от печки прыгал по полу и стенам, красноватым живым отблеском освещал лица. Перед ним казались скучными огни фонарей, стоящих на столе.

— Спать, ребята! — поднялась наконец Тоня. — Десять часов.

— Ну, еще ночь долгая!

— Нет, давайте, правда, на боковую. Наломались ведь за день. Только по очереди надо дежурить, огонь не упускать.

— Я первый останусь, — сказал Савельев. — Еще спать не хочется.

Тоня легла на нары и укрылась курткой. Еловые ветки не кололи тело через толстую медвежью шкуру и слегка пружинили. Товарищи ее скоро затихли, а она все лежала с открытыми глазами и вдруг оцепенела от страха: за окном над занавеской ясно вырисовывалась чья-то борода. Тоня приподнялась с бьющимся сердцем. Кенка тоже поднял голову:

— Ты что?

— Кенка! Кто там, за окном?

— Где-е? — Савельев подошел к окну. — Это ветка кедровая, вся в снегу. Спи.

Тоне показалось, что она спала совсем недолго, когда громкие голоса разбудили ее. В комнате было темно, тускло горел один фонарь.

— Сколько времени, ребята? Я думала, утро.

— По часам — утро, а здесь тьма… Засыпало нас! — с раздражением ответил Санька.

Оба окна доверху были завалены снегом, только краешки стекол чуть светились.

Тоня ахнула:

— Значит, снег всю ночь шел!.. Я говорила, что нужно домой идти!

— Ты говорила! Что теперь толковать!

— И дверь, значит, завалена? Нам, ребята, отсюда не выйти, — спокойно сказала Зина.

— Ну, не выйти! Откапываться надо. Хорошо, что лопаты здесь.

Дверь, как это принято в Сибири, открывалась внутрь помещения. Когда ее распахнули, увидели ровную снежную стену, поднимавшуюся чуть не до притолоки.

Стена слегка осыпалась и комья снега валились на пол.

— Ну как же откапываться будем? — спросила Тоня. — Снег-то куда бросать? В тепляк, что ли?

— И не думай, не позволю! — заявила Зина.

Хоть положение было невеселое, все засмеялись.

— Кто-то должен пробиться вперед, — решил Маврин. — Если тропку какую-нибудь утоптать, и остальным можно будет выйти.

На вылазку пожелал отправиться Костя. Он натянул куртку, спустил наушники шапки и, плотно обмотавшись шарфом, вдавился в снежную стену.

— Так, так! Вали вперед! — кричали ребята.

Костя мгновенно исчез. Сырые снежные комья падали в тепляк, затем белая фигура снова вынырнула из сугроба.