Чистое золото
Шрифт:
— Я вот что думаю… Ты с ребятами побывай на собрании у горняков… Скажите там, что позор в такой грязи жить, что для хорошего производственника обязательна чистота в быту. Ну, словом, что тебя учить!
— Пожалуй. — задумчиво сказал Рогальский и, повеселев, надел очки.
Тоня вспомнила сейчас этот разговор и подумала, что Илларион умело руководит ребятами и хорошо работает сам.
По сравнению с прежним секретарем — горячим, напористым Заварухиным — Рогальский казался несколько холодноватым и надменным. Но товарищи
Однако Тоня прежде часто спорила с ним. Ее сердило, что Рогальский все делает хорошо, без ошибок, но чересчур методично, не загораясь.
— Уж очень правильный! — твердила она. — Не люблю таких! Первый ученик!
Но в результате споров всегда оказывалось, что Тоня взволнованно, а Илларион спокойно говорят об одном и том же. Это их постепенно сблизило, и отношения установились деловито — дружественные.
— Ну, я очень рада! — от души сказала Тоня. — А вы, значит, после трудов теперь отдыхать?
— Отдохнешь с Андрюшкой! Всех загонял! — недовольно сказал Петя, вытирая потное лицо. — Пошли, ребята!
— Послезавтра в школу! — напомнил Илларион и участливо покосился на Женю: — Придешь, Каганова?
— Конечно, — тихо ответила та.
Ребята умчались, поднимая снежную пыль. Подруги медленно зашагали к поселку.
— Еще кто-то бежит! — сказала Женя.
Мимо пробежал запоздавший лыжник. Он не остановился. Но Тоня, узнавшая Толю Соколова, бросилась догонять его:
— Подожди, Соколов! Постой!
Юноша остановился.
— Ты что же не здороваешься? — весело говорила Тоня. — А я тебя поблагодарить хочу… за тетю Дашу. Это ты устроил?
— Я, собственно, только рассказал Иллариону, а устроил он, — сдержанно ответил Соколов.
— Молодец! Я так рада!
Поглощенная заботами о подруге, Тоня не замечала, как давно не смеялась, не была весела, даже не разговаривала громко. Встреча с товарищами словно перенесла ее в привычный, шумный и деятельный мир. И теперь она с удовольствием слушала свой сильный голос, дышала морозным воздухом и смотрела на Толю.
Но Соколов, глядя на нее без улыбки, отчеканил:
— Чем других хвалить, надо было самой в таком деле участие принять. Я вижу, ты чужими руками жар загребать хочешь.
— Ты с ума сошел! — вспыхнула Тоня. — Я ведь с Женей все… Не хочется ее оставлять.
— Женя — не ребенок, без тебя обойдется, — жестко отрезал Толя и, повернувшись, заскользил прочь.
Тоня оторопело смотрела ему вслед.
— Ты что? Расстроилась, Тося? — спросила подошедшая Женя. — Что он тебе сказал?
— Так… чепуху… — ответила Тоня. — Идем домой, уже поздно.
Через день рано утром Тоня стукнула в Женино окошко. Она боялась, что дверь сейчас приоткроется и Женя, выглянув, скажет, что в школу не пойдет, что уроки нейдут ей на ум и она лучше останется дома.
Но когда Женя вышла, Тоне
Ночью бушевала пурга и замела все тропинки, а утро выдалось на редкость тихое. На чистой голубоватой пелене снега шаги школьников оставляли глубокие следы. Отпечатки больших и маленьких ног шли с гор и с соседних котловин, отовсюду, где жили люди. И все они сходились у большого деревянного дома. Об этих следах говорили Тоня с Женей, о них подумал Толя Соколов. И Сабурова остановилась на минуту и показала Татьяне Борисовне избороздившие мягкий снег отпечатки:
— Видишь?.. Где бы ни жил человек, он протопчет себе тропку к школе. И не только на уроки сюда идут. Здесь школа взрослым, как и детям, нужна. Она и спектакль в клубе ставит, и лекцию устраивает, и литературный вечер…
Татьяна Борисовна ничего не ответила. Сабурова видела, что ее спутница сильно волнуется. «Немудрено, — подумала Надежда Георгиевна: — первый урок — дело очень серьезное. Да нет, справится Таня, привыкнет здесь. Может быть, станет наша школа для нее домом».
Она вспомнила, как один из ее учеников сказал о ней самой: «Надежда Георгиевна в класс точно домой приходит. Сядет, разложит вещи, оглянется, все ли в порядке».
Действительно, не только в свой класс, но в любую школу в любом городе Сабурова входила с чувством человека, возвратившегося домой. Светлые стены, ряды парт, особенный, присущий всем школьным зданиям запах настраивали ее деятельно и благожелательно.
Возле клуба Сабурова остановилась перед доской почета с портретами стахановцев.
— Вот наши герои, — тепло сказала она. — Взгляни на них, Таня. Это забойщик Таштыпаев. Его сын Петр у тебя в десятом классе.
Лицо на портрете показалось Новиковой суровым и замкнутым.
— Сердитый он? — спросила она.
— Почему сердитый? Молчаливый человек, это верно… Прекрасный работник. Меньше двухсот процентов нормы не дает. Вот Николай Сергеевич Кулагин, Тонин отец. А это молодежь, да совсем еще зеленая… Кустоедов, Савельев… Дети!
Они действительно выглядели детьми, эти герои. Веселые, со старательно приглаженными вихрами, с огоньком озорства в глазах. В другое время Новикова непременно подробнее расспросила бы о них, но сейчас она думала только о предстоящем уроке, и Сабурова, поняв ее, заторопилась.
На школьном дворе кипел бой. Снежные ядра перелетали через широкую расчищенную дорожку. За высокими валами снега прятались ребячьи отряды. Каждое удачное попадание сопровождалось длительным визгом.
Второклассник Степа Моргунов, в распахнутом полушубке, азартно вопил:
— На приступ! Ур-ра! За мной!
Ребята брали приступом высокую снежную насыпь. Оттуда летели огромные снежки, Сабурова остановилась.
— «Мальчишек радостный народ…» — сказала она с тихим смешком. — Люблю я эти слова Пушкина…