Чистота
Шрифт:
– Но я ее не насиловал, – говорит инженер.
– Ну, значит, я немного хуже тебя. Браво! Тут все дело в степени, Баратт. И уверяю тебя, она не святая. Я жил с нею в доме. Я хорошо ее узнал.
– Если рабочие до тебя доберутся…
– Рабочие? Что ты знаешь о рабочих? Ничего ты не знаешь.
– Думаю, они тебя не тронут, если я выйду с тобой.
– Станешь моим защитником? А потом что? Суд? Или меня отправят к той сумасшедшей, что раскроила тебе череп? Куда, кстати, ее отправили?
– В Дофине.
– Зачем ты вызвал меня сюда, Баратт? Неужели не мог оставить меня гнить
– Тогда давай я помогу тебе сейчас.
– Идиот! Ты и себе-то помочь не можешь. Ты только глянь – стоишь на вонючем кладбище со своей лопатой и думаешь, как подобраться ко мне поближе, чтобы ударить. Когда ты приехал на шахты, ты был нежным юношей. Скромным, как девушка. Когда я впервые тебя увидел, подумал… Я подумал: вот наконец человек, которому я могу открыть свое сердце.
– На это сейчас нет времени, Лекёр.
– Мы были друзьями.
– Я не забыл.
– Неужели в нашей дружбе не было ничего стоящего?
– Светает. Ждать больше нельзя.
– Светает! Да, светает. Скажи, она будет жить?
– Да. Я думаю, будет.
– Во мне все-таки было что-то хорошее, – убежденно говорит Лекёр. – Не давай им говорить, что не было.
Наступает молчание – напряженная тишина, точно в морской раковине, длиной в несколько секунд, – потом явственный механический звук взведенного курка. Инженер не двигается. Он ждет, четко очерченный пробуждающимся рассветом. Выстрел, когда он наконец звучит, кажется одновременно и громким, и приглушенным, как будто в одном из склепов кто-то ударил огромным каменным молотом по лежащим наверху плитам. Эхо, отраженный воздухом грохот и – тишина.
Жан-Батист делает шаг вперед.
– Лекёр? – зовет он. – Лекёр?
Но ответа не ждет.
Глава 13
Между восемью и девятью утра безжалостный ливень превращает костер у креста проповедника в груду черных дымящихся головешек, похожую на залитый водой развалившийся домик. Рабочие сидят в палатках. На завтрак у них только хлеб и больше ничего. Ничего горячего, пока позже Жан-Батист и Арман не сварят две большие бадьи кофе. Затем они добавят туда изрядное количество коньяка и поставят бадьи на мокрую траву.
Странная сонливость окутала кладбище. Никому и в голову не придет, что сегодня можно работать. Не сегодня уж точно, да и завтра тоже, пожалуй, не стоит. А послезавтра? А еще через день?
Гильотен (который, к вящему веселью коллег, нарек себя лекарем кладбища Невинных) осматривает Жанну в комнате наверху, где ее уложили на более удобную дедовскую кровать. Когда доктор спускается – тяжело и неторопливо ступая по некрашеной деревянной лестнице, – он сообщает всем, кто его ждет, что видит лишь одну непосредственную опасность, и эта опасность кроется в сознании девушки, в болезненной реакции, которая является неизбежным следствием пережитого потрясения. Горе, ужас. Утрата девственности при таких неприятных обстоятельствах. И тому подобное. Раны, нанесенные ее телу, излечимы. Похоже, что есть перелом левой скулы, разрыв мягких тканей рта – губ, языка, десен и прочего. Синяки – обширные – на обеих руках и на теле…
– Она
– Она бы хотела, – говорит Арман.
– Прекрасно. Относительно того, ожидать ли нам появления потомства… будем надеяться, что нет. – Он ласково улыбается пономарю, который сидит у холодного очага и вряд ли до конца понимает, что говорит лекарь. – Нужно время, месье. Время лечит. Вы не потеряли свою Жанну.
Инженер провожает Гильотена в лабораторию. Там, на ближайшем к двери столе, лежит Лекёр.
– Я бы не сказал, что он был неприятным человеком, – говорит Гильотен, слегка присев и внимательно рассматривая голову покойника. – Во всяком случае, ему хватило порядочности собственноручно погасить лампаду своей жизни.
– Я в нем ошибся, – говорит Жан-Батист.
– Ошиблись? Возможно. Однако человек бывает сначала одним, а потом вдруг – совсем другим. Его не отнесешь к числу безнадежных дегенератов из Сальпетриера [18] . Он был увлеченный, начитанный. Учтивый.
18
Дом для престарелых и душевнобольных в Париже.
– Если бы меня не отвлекала работа… если бы я проводил с ним больше времени… Я хочу сказать, вне стен кладбища.
– Так вы полагаете, всему виной кладбище? Что он видел слишком много печального?
– Такое возможно, разве нет?
– Был этим отравлен?
– Ну да.
– И тогда в нем проявилась преступная слабость.
– Да.
– Он мне рассказывал, что когда-то вы вместе создали проект фантастического города. Утопию.
– Когда работали на шахтах.
– И как он назывался, этот ваш город?
– Валансиана.
– По названию шахт?
– Это всего лишь… игра, – говорит Жан-Батист.
– Вы были идеалисты. Мечтатели.
– Мы были молоды.
– Конечно. А умные молодые люди любят играть в такие игры. Теперь, полагаю, вы освободились от своего порока? – Доктор смотрит на Жан-Батиста, усмехается и, подойдя к другому столу, поднимает крышку гроба. – Бедная Шарлотта, – говорит он. – Эти посмертные приключения ее не украсили. Так вы говорите, что сами принесли ее назад?
– Да.
– Можно предположить, что он набросился на Жанну, когда понял, что Шарлотта ни при каких условиях не может откликнуться на его притязания. – Доктор кладет крышку на место, задумчиво по ней постукивает. – А настоятель? Есть какие-нибудь новости?
– Никаких.
– Исчез?
– Было темно, а потом вообще началась неразбериха. Мне думается, он где-то в церкви.
– Спрятался, да? А вам не очень-то хочется его разыскивать? Разве только с лопатой, чтобы было чем защищаться. Ну и утречко выдалось! Вам не позавидуешь. Однако не сомневаюсь, что министр разглядел в вас человека, на которого можно положиться в подобных обстоятельствах.