Чистые струи

Пожидаев Виктор Михайлович

Засиделись мужички! Марина давно уже детей уложила. Сама, виновато и сонно улыбаясь, заглянула напоследок в кухню («Надымили-то как, господи!») и ушла в спальню, а они все ткали причудливый ковер разговора, не касаясь, однако, ничего такого, что могло бы хоть чуть-чуть испортить приятность вечера, подливали и подливали в ставшие уже матовыми фужеры светлое душистое вино, давили в толстой стеклянной пепельнице дорогие сигареты и тут же вытряхивали из пачки пару новых — по одной на брата.

Николай с каким-то восторженным наслаждением вспоминал:

— А второй

раз ты в Щукинке тонул! Помнишь?

— Угум… — затягивался Василий и щурил темные ласковые глаза.

— Вот только что стоял — и нет! Я туда, сюда… Нет! Глядь! Макушечка… Бежать надо, за волосы хватать! А я стою и не могу ног оторвать… Не веришь! Примерз, и все тут. А знаешь — почему? — Николай запнулся, поняв, что несколько забылся, потом пробормотал — У нас тогда в селе цыгане жили, гадали все. Ну вот, одна и нагадала матери, что ты в детстве утонешь! Вот… Потом опомнился. Поймал тебя за волосы, а у берега на руки подхватил. Вижу — живой, а не верю себе, реву как резаный.

— Ошиблась, значит, — усмехнулся Василий. — На нашем кладбище одна цыганка похоронена. Не знаешь?

— Нет! — Николай оторопел.

— Да… Ладно! Нашли тему. — Василий потянулся к фужеру.

Выпили и замолчали.

— Слабое что-то! А вообще, постой… — Василий встал и, стараясь не качаться, полез в холодильник. — Марина тут на завтра припасла. А ведь уже завтра.

Водка будто немного освежила. Николай наколол на вилку темный маринованный гриб и поднес к глазам.

Мать любила грибы. Всегда с каким-то волнением тормошила принесенную сыновьями корзину. Тут же перебирала, чистила, что-то пришептывала и светилась.

— Все-таки приехал… — сказал вдруг Василий, и Николай внутренне напрягся. — А я уже думал, что никогда не простишь.

— Ну все, все, Василь! О чем ты!

Теперь они молчали долго. И это молчание все больше сближало их, потому что оба думали о своем детстве.

— Ну, как ты там?.. Строишь?

— Да как тебе сказать… В тресте.

— Вот это да! И молчал! Ну, Коля!

— Подумаешь, важность… Штаны вот протираю.

— А я К-700 получил. Сердце радуется! Подожди, прокачу — сам увидишь!

— Ну а… Марина?

— В школе.

— Учит? — Николай спросил, а потом уж спохватился. Ведь не все работающие в школе — преподаватели.

— Сейчас мало. Засасывает директорство.

Занималось утро. Они уснули, застигнутые усталостью, тут же, на кухне. Спали сидя, рядышком. Голова Николая покоилась на плече у брата, будто искал он у Василия какой-то защиты.

Пришла Марина, прицыкнула на вбежавших ребятишек:

— Ну-ка! В зал…

Николай смутился и тронул за плечо Василия:

— Вы уж извините…

— А я вот сейчас вас обоих извиню! Я извиню! — голос Марины звенел. Николай, не поднимая глаз, неловко выковыривал ногой из-под стола тапочку. А когда выковырнул и отважился взглянуть на хозяйку, глазам не поверил: Марина, улыбаясь, доставала из холодильника бутылку водки.

— Ну-ка! Буди сурка, лето проспит!

И это «буди», и улыбка ее — легкая, материнская какая-то, и первые сильные лучи солнца, рвавшиеся

в окно, ударили Николая под самый дых.

А в приоткрытую дверь всовывались кругленькие мордашки. Хихикали, сорванцы, толкались, борясь за щель.

Василий обвел взглядом кухню и хмыкнул.

Свежесть сентябрьского двора ворвалась в легкие. Вода в рукомойнике была ледениста, будто специально предназначалась для таких вот отрезвлений.

— Да что ты ширкаешь! Сейчас ведро из сенец принесу. — Василий нырнул в дверь и выскочил с ведром и ковшиком. — Снимай рубаху!

— Да хватит вам! — прикрикнула, как на детей, Марина. — Яичница стынет.

А через час они, изменившись в лице, подходили к могиле ушедшей из жизни в печали и горести матери, которой не дано уже ни тоскливо осудить сыновей за долгое равнодушие друг к другу, ни порадоваться их светлому и бурному сближению.

Могила матери не отличалась от других — ни оградкой, ни уходом: видно было, что сельчане постоянно помнили своих близких, так же заботливо вкладывая труд в устройство их последнего приюта, как вкладывали его в возделываемую землю.

Николай почувствовал, что пришел сюда как бы на готовое — горюющий праздно и словно бы неискренне. Но, видимо, и Василию было не по себе. Неожиданно сгорбившись, он опустился на низкую голубую лавочку и сидел так, глядя себе под ноги.

Они возвращались по людной улице. Почти все встречные то весело, то уважительно здоровались с Василием и как-то коротко поглядывали на солидного Николая.

Не успев раздеться, Николай оброс детьми. Висли они на нем, как грибы на ольхе.

— Дядь Коля, — пищал, елозя на коленях дяди, крепышок Женька, — а в городе воспитательницы есть?

— Больше, чем машин, — хмыкал Николай, прижимая к груди светлую головку. Его Валерик рос совсем не таким. В два года он был угрюмчиком, хотя вежливо здоровался с гостями и никогда не забывал говорить «спасибо».

День уходил быстро. Заигравшись с ребятишками, Николай как-то незаметно для себя уснул, сидя на диване. Проснувшись же, обнаружил под головой подушку. В квартире было тихо. Веселые голоса детей доносились со двора. Он подошел к окну и отодвинул штору. Василий поочередно подсаживал мальчишек к перекладине турника. Они пыжились, стараясь выжиматься до подбородка, сучили ногами. Потом перекладиной завладел Василий. Он сильно и четко выжался, вывернул локоть и одним усилием подмял стальной стержень под себя. Это было красиво. Когда-то Николай тоже мог вот так же. Сейчас же вряд ли и подтянется как следует.

Он стоял у окна, пока вся семья брата не направилась в дом.

— Вот и дядя Коля встал! — весело сказала Марина, снимая с ребятишек легкие курточки. — Сейчас чай пить будем.

— Чай не это самое… — ухмыльнулся Василий.

— Чай не водка! — прокричал ему вслед четырехлетний Сережка.

— Много не выпьешь! — тоненьким, но отчетливым голоском поддержал брата Женька.

— Кто вас научил? — опешила Марина.

— Ты! — и не думая смущаться, ответил Сережка.

— Когда?! — Марина растерянно взглянула на Николая.