Чистые струи

Пожидаев Виктор Михайлович

Николай встал и направился к радиоле. Валентина оказалась рядом, придержала его руку.

— Нет, нет! Это не то, что способно растопить лед, в который… Пожалуй, вот это! В который заковано мужественное и одинокое…

— Я вам ничего такого не говорил, — Николай старался не глядеть ей в глаза.

Она тут же опустила иголку.

— Ни на что уже не надеясь, приглашаю вас и… только вас на этот белый танец.

Василий и Марина уже танцевали, отдалившись к телевизору, и о чем-то тихонько говорили.

Валентина была легка в движениях и, то отстраняясь от него, на секунду выпрямив обнаженные и лежащие у него на плечах руки,

то будто сдаваясь и безвольно приникая к его груди, будила в нем какое-то почти неведомое до этого наслаждение. Ему очень хотелось, чтобы она перестала играть, посмотрела в глаза прямо и ясно, и немного боялся этого, потому что рядом танцевали брат с женой, от которых ничто не укроется. Дурацкое положение, думал он, ощущая под вспотевшей ладонью гибкий стан. На частых городских сборищах его солидных уже друзей тоже много танцевали и веселились, флиртовали с женщинами и шутливо ревновали. Но это было устоявшимся и привычным и не волновало.

— Валя-Валентина, — сказал он тихо, стараясь придать голосу тот шутливый оттенок, который при необходимости помог бы ей продолжить начатую игру. — Я смешон, правда?

— Очень, — ответила она тотчас.

— Даже очень?!

— Еще бы! Вбили себе в голову, что я хочу окрутить вас…

— Да вы что! — он остановился и изумленно посмотрел на нее. Ответный взгляд ее был прям и ясен.

— Разве не так? Да танцуйте же, танцуйте! Не устраивайте сцен… Пусть я не нравлюсь вам, но я ведь хозяйка! Вы обязаны хоть для виду поухаживать за мной…

— Только для виду?

— Вы способны на большее?!

Она заводила его, и было не понять — для продолжения начатой ею игры или с цепким умыслом, на который способны женщины, которым решительно нечего терять, кроме опостылевшего одиночества. Но она была молода, красива и энергична, поэтому он не мог заподозрить ее в коварном умысле.

— Я не думаю, что в таких делах нужны особые способности.

— В каких делах? — она смотрела удивленно и настороженно.

— Я что-то сказал не так?

Музыка смолкла, и Валентина отошла от него. Василий выключил радиолу. Стало совсем тихо.

— Николай! — окликнула Валентина повеселевшим голосом. Он подошел и сел рядом. — Вы надолго… к нам?

— Нет, — ответил он и почему-то смущенно посмотрел на Марину. — Завтра уезжаю.

— Хотите — погадаю на дорогу?

— Вы серьезно?

— Вполне! Дайте руку… Ну, не бойтесь! Я не роковая женщина, хотя и цыганка… Какая рука! Интересно, скольких несчастных женщин она обнимала?

Он чуть было не отдернул руку.

— Вот… Ну хорошо, хорошо, пусть это будет нашей тайной! Все равно вы не любили их.

— Конечно! — засмеялась Марина. — Разве можно любить кого-то, кроме тебя!

— Меня? Нет, меня он не любит! Не смущайтесь, Николай. Вы не виноваты, что такой. Вы многое теряли и не замечали… — Она равнодушно выпустила его руку и повернулась к Василию.

— Васька! Выпьем, что ли, черт ты этакий! Садись, родная душа… Нет, правда, Марина! Посмотри — у нас с ним и руки одинаковые.

Николай чувствовал легкую обиду — совсем детскую и, можно сказать, смешную. Он не отрываясь смотрел на эту быстро меняющуюся женщину. Младший брат ухаживал за ней совершенно непринужденно, словно находился в собственном доме. И неожиданно Николай очень ясно увидел их удивительную схожесть. В чертах лица, в посадке головы. «Пьянею, — подумал он, — чертовщина какая-то!»

Да, она была похожа на Василия.

Домой

возвращались в молчании. Марина держала братьев под руки и не поднимала головы. Казалось, она считает шаги.

Николай остался покурить на крыльце. Минуту спустя вышел и Василий, прислонился к плечу брата, навалившись грудью на перила.

— Она… правда цыганка? — спросил Николай, выпустив из пальцев докуренную сигарету.

— Правда. А что, Коль, не похожа?

— Да как тебе сказать…

Всходила маленькая сентябрьская луна. На соседской половине дома глухо бормотал телевизор.

— Как же она здесь оказалась?

— Долго рассказывать. В общем, мать свою здесь нашла. Я говорил тебе — цыганка у нас похоронена. Умерла при родах. Отец увез Валентину.

Николай дрожащими пальцами нащупал в кармане сигарету.

— Николай, Васюш! — мягко окликнула в приоткрытую дверь Марина. — Простудитесь!

Под утро, в мгновенном сне, он увидел маленький беленький домик, из которого он ушел — или только что, или давным-давно. Он знал, что в домике осталось самое дорогое — мать, братишка и еще кто-то, кого вроде бы и не должно быть. Он захотел вернуться. Но никак не мог одолеть открытого пространства — ноги не отрывались от земли.

Он проснулся в поту и долго прислушивался к биению сердца.

Марина была уже на кухне — в халате и тапочках. Он смутился под ее взглядом — доверчивым и открытым.

— Поспал бы еще! Всю ночь ведь ворочался.

Он подошел к окну и отодвинул короткую штору. Родное село просыпалось. Окна домов излучали свежий утренний свет.

Нахалка

Семён Иванович знал про эти места от Самойлова, прожившего здесь, на станции Ин, что ровно в ста километрах от Хабаровска, лет десять, если не больше. Они, заядлые рыболовы, подружились сразу и чем больше работали вместе — в одной небольшой строительной организации, — тем больше привязывались друг к другу. Редкий выходной проводили они дома, не на рыбалке, но где бы ни были, Самойлов не уставал тосковать по глубоководным заливам речки Ин, связанной через Урми и Тунгуску с Амуром. Рассказы Самойлова были зажигательны и красочны. Они-то и породили у Семена Ивановича желание самому отведать прелестей «карасиных» зорь.

Вместе они поехать в отпуск не могли — работали на одном объекте, и Самойлов мужественно взвалил на себя дела Семена Ивановича. В последние перед разлукой дни он тосковал больше обычного, просил привезти хоть одного живого карасика. Семен Иванович обещал.

Самойлов прибежал к поезду.

— Вот, Сеня! Передай Чирикову, леснику. Его там все знают, — сунул Семену Ивановичу большой бумажный сверток. — Сам увидишь, мужик что надо!

…Семен Иванович долго выбирал место для палатки. Ставить ее можно было где угодно: дубовая релка возвышалась ломаной подковой над заливом, была прогрета и уютна, под стать какой-нибудь подмосковной роще. Но Семен Иванович хотел найти вообще необычайный уголок, чтобы брезентовый домик был скрыт от посторонних глаз и ветра. Наконец он распаковал палатку и приступил к делу. Привязав к дубку последний пеньковый конец, Семен Иванович замурлыкал веселую песенку. Его переполняло ликование. «Теремок! — подумал он, разворачивая брезент и просовываясь внутрь. — Кто в тереме живет?! Я! Счастливый человек». Потом он притащил к теремку вещи, спрятал в нем продукты и спальник, а снасти и посуду сложил недалеко от входа.