Чижик-пыжик
Шрифт:
Таких глаз я у нее еще не видел. Они засверкали, порыв ветра рванул золотые волосы...
Господи, какая она красивая!
– подумал я.
– Решай-ка ты сам эти проблемы, - договорила она.
Еще какое-то мгновенье я смотрел на нее, не мог оторваться.
– Остаемся, - сказал я, - оставь им книги, пусть просвещаются. Да пошли они со своими диванами и завтраком...
Она тут же спрыгнула со ступенек. Евро-азиаты торчали во всех окнах, что-то возбужденно говорили и почти плакали.
– Скажи им,
Она им что-то говорила, они ей возражали, непонятно кричали хором и жестикулировали.
Поезд двинулся. Мы им помахали, они все еще тянули к нам руки из окон демонстрировали солидарность. И тут я впервые по-настоящему обозлился.
– Профурсетки, - говорил я, скрежеща зубами, - да наша Клава в тысячу раз их лучше - этих красоток и стюардесс! Почему они сюда не приехали?
Она держала меня за руку и смеялась - весело, звонко, счастливо...
– Ты такой смешной, - говорила она, - ты так смешно злишься...
– А если б я не отдал тогда в автобусе наш коллективный билет?
– вспомнил вдруг я, - где б они сейчас все были - эти страдающие за нас правозащитники?..
Мы взяли машину и через пять минут тормознули возле особнячка на Невском. Слава Богу, не доехали до Аничкова, а то бы опять Фонтанка.
У тротуара стояли автобусы, из дверей особнячка вываливались питерские коллеги, наши, евро-азиаты и эти. Пьяные, веселые и очень довольные жизнью.
– Господи!
– крикнула Тина.
– Вы решили остаться? Или не уезжали?..
И тут я увидел питерскую распорядительницу.
– Я всегда знал, что Петербург чудовищный город, - сказал я ей жестко, но что его красотки бросают в беде несчастных путешественников...
Она заплакала. Настоящими, горькими, детскими слезами...
Делегаты уже лезли в автобус с зелеными полосами. Краснополосый одиноко стоял в сторонке. Двери открыты, наши сумки валялись у входа.
"И ни одна питерская сука не сообразила оттащить их к поезду..." бормотал я.
Я распотрошил свою сумку, вытащил последнюю, на ночь припасенную бутылку, сорвал пробку...
Я пил из горла на тротуаре Невского и постепенно приходил в себя.
Рядом плакала питерская красотка. Я опомнился.
– Хочешь хлопнуть?
– и протянул ей бутылку.
Она отчаянно замотала головой, размазывая по щекам слезы.
– Твой прокол ничего не значит, - я обнял ее за плечи, - он нормален для такой красивой женщины - вы все такие. Это вас украшает - понимаешь? К тому же, если б не так, мы бы больше не встретились - представляешь, какой ужас!..
Я встал на колени посреди Невского проспекта. Не успевшие забраться в автобус евро-азиаты и наши толпились вокруг.
– Приезжай в Москву, - говорил я, - это не такой уж плохой город, хотя там нет Фонтанки, Мойки и чижика. Но мы встретимся - и мало
Она улыбнулась сквозь слезы. Мы поцеловались.
И тут я услышал шепот Тины:
– У меня два свободных купе, одно - ваше. Компенсация за твои переживания...
Дальше был битком набитый автобус с зелеными полосами, все тот же вокзал, перрон, другой поезд. Тина запихивала в вагоны евро-азиатов и этих, за ней неотступно следовал доверчивый кореец, которому предстояло попасть вместо Сеула в Стамбул...
– Я отправила знаменитого московского писателя караулить наше купе и никого туда не пускать, - сказала Тина.
– Ваше или наше?
– спросил я, но она почему-то не ответила.
Я видел все не слишком четко. Помню только, что очень знаменитый московский писатель лежал в какой-то невероятной позе: голова к двери, длинные ноги перегораживали купе.
Поезд двинулся.
Вчетвером мы лихо допили мою последнюю бутылку, передавая ее друг другу. Из горла.
– В ресторан, - сказал я решительно, - немедленно. Я угощаю. У нас ведь остались деньги - верно?
Моя девушка нежно улыбалась, смеялась, и я подумал, что она, пожалуй, создана для поезда, а не для гостиницы. И не для "СВ".
Мы шли длинным составом, проходили вагон за вагоном, тамбуры грохотали...
Поезд был, несомненно, другого класса: не ресторан - стоячка, высокие столики, а в буфет длинная очередь. Торговали водкой в розлив, горячей солянкой и всякой несерьезной закуской. Обзор загораживал толстый, чернявый с проседью, с висячими густыми усами, очень смуглый...
– Кубинский писатель, - шепнула мне Тина, - по-нашему ни слова...
– Скажи ему: он похож на пирата из Стивенсона.
Тина перевела.
Пират неожиданно побагровел, что-то быстро наговорил Тине и сжал кулаки. Тина испугалась.
– Он говорит, что твое место на кладбище, и готов помочь тебе туда отправиться... Что делать?
– Он для того сюда и приехал?
– удивился я.
– Тогда в нашей конференции был глубокий смысл.
Тина что-то принялась ему объяснять, он затих и взял две банки пива.
– Сейчас мы его научим свободу любить, - сказал я.
Мы взяли две бутылки водки, попросили пять порций солянки и что-то, не вспомнить уже, по мелочи.
Солянка на нас кончилась, а потому нам вылили остаток из кастрюли в одну большую миску и выдали четыре ложки.
– Зови своего Стивенсона, - сказал я Тине и взял пятую ложку.
Разговор был сумбурный, не вспомнить, водка и солянка на всех сработали. Стивенсона мы в конце концов расположили, братались с ним, хотя он буркнул Тине, что такое пойло - нашу солянку, из таких мисок у них едят только свиньи. Потом он совсем разошелся, облизывался на наших девушек, но, разобравшись в ситуации, признался, что мне очень завидует.