Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Листопад
На кухне дернулся и заурчал холодильник. Нуржик спит в детской.
При свете уличных фонарей в полутемной комнате мерцает огонек индикатора "вкл" проигрывателя. Пол Маккартни с кентами хихикает.
Гау стесняется разгуливать голой при свете. Но все равно все и так видно. Видно, да и вся она доступна настолько, что моя беспомощность вызывает в ней сочувствие.
– Ты устал… Тебе надо одохнуть.
– Тогда я пойду домой и отдохну, – сказал я и поднял брошенную у
– Завтра придешь?
– Приду. Ты извини, что так…
– Ой, ну что ты говоришь… Отдохнешь и все получится.
– Будем надеяться.
Музыка Вагнера – музыка рабов.
Альбер Камю
К обеду забежал Зяма. С собой у него две бутылки вина и томик
Шекспира на двух языках: на одной стороне листа английский текст, на другой – перевод на русском. Через десять минут вино мы придушили до донышка и Зяма, перелистывая Шекспира, загундел по английски..
В комнату вошел Озолинг. С утра он в институте, на секции Ученого
Совета. Мурлыкая, И.Х. заглянул через плечо Зямы: "Что у вас?".
– Шекспир в двойном переводе.
– Шекспир! Вы читаете Шекспира? – приятно удивился И.Х.
– Читаем и Шекспира, Иван Христофорович.
– Очень хорошо.
Момент поквитаться за контрудар в Померании удобный и я пошел на штурм Зееловских высот.
– Иван Христофорович, почему у вас ехидствующий скепсис ко всему казахскому?
Озолинг повернулся ко мне.
– Что?! – Старика было не узнать, я застиг немца врасплох.
– Что, что?! – я открыл огонь прямой наводкой. – Я за вами давно наблюдаю. Думаете, я ничего не вижу?
– Что? Что вы видите? – Озолинг в смятении.
– Все вижу я. Вы нам все уши прожужжали своими Гете и Гейне.
Почему? Что вы нам хотите Гете и Гейне доказать? Думаете, Джамбул, наш любимый Джамбульчик хуже ваших Гете с Гейне?
– Не спорю, – голос у деда дрогнул.
– Еще бы вы спорили! К вашему сведению Джамбульчик с Абайчиком в миллион раз лучше Гете с Гейне. Разве не так?
– Та-ак…, – И.Х. не знал, как от меня отделаться.
– Если так, то почему бы вам как следует не взяться за изучение казахского языка? – спросил я и посоветовал. – Для полного исправления вашей сущности, думаю, вам же лучше будет, как проснетесь, с утра брать домбру и петь на казахском песни Джамбула.
А мы будем вас контролировать. Договорились?
Из рук Озолинга выпал портфель. Зяма поднял его. С портфелем под мышкой И.Х. выбежал из комнаты.
Через полчаса заявился Шастри.
– Ты что это деда стращаешь!
– Пошутил я.
– Иван Хрстофорович перепугался. Говорит: он, что, в своем уме?
Я, говорит, никогда ничего плохого про казахов не говорил.
– Может и не говорил. Но я то чувствую,
– Мало ли что человек про кого думает. Брось.
– Не твое дело. Передай ему: будет ябедничать, я ему еще не такой
"дранг нах остен" устрою. Преступления нацизма срока давности не имеют.
– Ладно тебе. Горбатого могила исправит.
Будь Озолинг помоложе и покрепче, обратка за контрудар в
Померании не получилась бы. Сталин изверг, но все равно, сдается мне, И.Х. рано выпустили. А если бы штурм Зееловских высот сорвался?
Не беда. Придумал бы что-нибудь другое.
Ю Си
Почти как…
В тот день проснулся рано и долго лежал. Лежал, думал и вспоминал. Вспомнил и том, что Гау вчера объявила: "Послезавтра из
Уральска возвращаются родители". Помнится, еще я подумал: "Ну и что?
Ничего страшного". Не успел подумать, что так вот непонятно для чего зря я себя успокаиваю, как вдруг почувствовал: что-то со мной произошло. То ли передернула моментально исчезнувшая судорога, то ли что-то отпустило меня. Переменилось настроение.
Я выбросился из кровати и побежал в ванную.
Если долго мучиться, что-нибудь получится. Суетные ухищрения может и мало в чем результативны, но всякое деяние всегда лучше бесплодного причитания над горемычностью участи.
Кому возносить хвалу, – миссис Вандербильт или самому Полу
Маккартни, – не знаю, но только в том, что кто-то в последний момент пришел на помощь – сомнений нет.
… Свет выключен. Гау привычно разделась. Из форточки тянуло холодом.
– Поднялся ветер, – сказала Гау.
– Может закрыть форточку?
– Как хочешь.
– Закрою, – сказал я и потянулся к окну.
Я дотронулся до форточки и тут случилось то, о чем я давно успел позабыть. Тот самый недоумок, от которого я натерпелся за двенадцать лет столько, что и рассказывать скучно, взял да и сам по себе, без всяких уговоров, восстал из безжизненного забытья.
– Гау, смотри! – закричал я. – Он встал.
– Ой! Как он хорошо встал! – Гау хлопала в ладоши.
Но это было еще не все. Недоумок поднялся так, что пролилась первая кровь.
Дело в том, что мусульманин я по рождению, но положенный обряд посвящения в правоверные в свое время не прошел. От припоздавшего пробуждения край плоти порвался.
Гау переполошилась. Я побежал в ванную. Она за мной.
– Отложим до завтра.
– Но завтра приезжают родители.
– Придешь после занятий ко мне домой.
На трамвайной остановке никого. В центре города жгли листья. Дым, увлекаемый ветром, стелился над трамвайными проводами и уходил в темное небо, по которому медленно плыли синие облака.