Чокнутая будущая

Алатова Тата

Подняв голову, Антон оперся на лопату и оценивающе посмотрел на меня.

— Кажется, Москва пошла тебе на пользу, — сказал он, — ты опять жизнерадостно несешь всякую чушь. На дне рождения Олега ты больше походила на призрака, чем на себя саму.

Я спустилась на одну ступеньку и принялась отряхивать его от снега хвостами шарфа.

— Тебе нравится моя жизнерадостная чушь, — заверила я его ласково.

Он засмеялся.

Это случалось так редко, что у меня всякий раз начинало тянуть под ложечкой.

Смех

менял это скучное лицо, как… ну, не знаю. Как диско-шар — казенное учреждение. Разноцветные яркие огоньки, от которых становится радостно и весело.

Залипнув от восторга, я провела пальцами по его заснеженным ресницам.

— Красивый, — выдохнула еле слышно.

— Я? — он так искренне удивился, что захотелось заплакать.

И тут, безо всякого предупреждения, на меня нахлынуло такое острое смущение, что стало горячо и неловко, и захотелось сбежать — слишком близко, слишком интимно, флажки! Флажки!

— Возьму пока вещи из машины, — скатившись с крылечка, выпалила я.

— Мирослава.

Ах ты ж боже мой!

Как могла мама дать мне такое неприличное имя?

— А?

— Ключ возьми.

А.

Ничего такого.

Не глядя Антону в лицо, я схватила брелок и по выкопанному туннелю побрела на улицу.

Снежинки на ресницах.

Тепло во взгляде.

Смех.

Голос.

Даже лопата мне казалась частью затянувшейся, невыносимо прекрасной прелюдии.

Мне хотелось замедлить эту игру, никогда не переступать невидимых границ, волноваться сердцем лишь от взглядов, слов, недомолвок.

Но хотелось и большего тоже.

Всего сразу.

Так много. Так непосильно.

Я оставила Антона на кухне заваривать чай и греть суп, а сама, так и не сняв куртку, бросилась в глубину дома.

Надо было переодеться — нельзя показываться ему в рейтузах!

И очень хотелось смыть с себя поезд. В ванной я включила горячую воду, чтобы помещение быстрее нагрелось.

Распахнула шкаф в своей спальне.

Какой я хочу для него быть?

Ступала по старым половицам осторожно, как по стеклу.

Вязаные носочки — подарок бабушки Ануш. Пушистый длинный свитер, который то и дело сползал то с одного плеча, то с другого.

Трогательные голые коленки.

Влажные длинные волосы.

Достаточно уютно и в то же время будоражаще?

Или Антону вообще плевать?

Он стоял спиной ко мне, помешивая половником суп в кастрюльке. Спросил:

— Как Москва?

Я ведь кралась так тихо, а он все равно услышал.

— Москва наполнила меня любовью.

Антон оглянулся через плечо — явно изумленный и даже местами возмущенный. Я так и покатилась со смеху.

— Что ты себе вообразил? Что я на все твои деньги

наняла смазливого жиголо? Сексуального мальчика с почасовой оплатой? Это могло быть захватывающим опытом, — тут я и сама задумалась над упущенными возможностями, села за стол, подтянув коленку к груди. Демонстрировала, стало быть, товар. — Он бы выполнял все мои прихоти и изображал страсть. Даже жаль, что я не додумалась до этого раньше.

— Такая страсть не принесла бы тебе ни малейшей радости, — заметил Антон, подошел к столу, поставил тарелки.

— Тебе-то откуда знать!

Склонив голову набок, он мгновение смотрел на меня, а потом пожал плечами.

— Когда-то мне платили за секс, — буркнул, тоже усаживаясь за стол.

Ложка со звоном выпала из моей руки.

— Прости, что? Кто? Когда? Твоя вдовушка в стиле Мерилин?

Он кивнул, задумчиво разглядывая свои руки. Мысленно уплыл в прошлое.

— Однажды она потребовала, чтобы я приехал к ней среди ночи. Это было в люксе отеля. Когда я вошел в номер, то из него выходил… ну, вот как ты и сказала, мальчик с почасовой оплатой. «Он не хочет меня на самом деле, а мне надо по-настоящему», — что-то такое я от нее услышал.

— И ты остался?

— Остался, — Антон поднял взгляд, посмотрел на меня в упор. Жесткий, злой, прямолинейный. — Я хотел ее так, что готов был и на дуэль, и дышать не мог, и с ума сходил. Умер бы, если бы попросила. Я остался, а утром проснулся один… и с пачкой денег на тумбочке.

— Бедный мой, — я обошла стол, обхватила его щеки ладонями, склонилась, касаясь лбом его лба.

Короли мечей редко способны на истинное безумство, но если уж слетают с катушек — то основательно.

Страшное зрелище: рационал, утративший контроль над своими эмоциями.

Он накрыл мои ладони своими. Я ощутила запах его дыхания, аромат туалетной воды.

— Больше всего на свете, — проговорил Антон глухо, — я боюсь, что когда-нибудь меня накроет так снова. Это жалко, и больно, и невыносимо. Лучше уж условная Инна — безопасный вариант.

— А я?

Оно само как-то вырвалось, клянусь вам! Я не хотела его провоцировать, не сейчас. Сейчас хотелось его жалеть, да что-то не срослось.

— Ты?

Ох, сколько гнева!

Я отшатнулась — но поздно.

Он поднялся на ноги, сверля меня тяжелым, взбешенным взглядом. Отступая, я ударилась бедром о стол, зашипела, застыла. Стало страшно и захватывающе. Как в клетке со львом, если у тебя отвалился инстинкт самозащиты.

— Так как далеко ты готова зайти? — спросил он, обхватывая меня за талию. Вторая рука легла мне на шею. Фиксация.

Можно было ведь еще отступить!

Он бы услышал меня.

Но вместо этого я подалась вперед и поцеловала его.

А он ответил на поцелуй — почти грубо, почти свирепо.