Чрезвычайное положение
Шрифт:
Потом они стали обгонять многолюдные толпы, двигавшиеся в одном направлении. По всем улицам и дорогам — Дарлинг-стрит, Сэр Лоури-роуд, Лонгмар-кет-стрит и Плейн-стрит — ехали набитые африканцами автобусы и автомобили. В том же направлении мчались поезда, грузовики и повозки. Тысячи и тысячи людей. И все они двигались на Каледон-сквер, чтобы потребовать освобождения своих лидеров. Многие жители Ланги и Ньянги шли в Кейптаун, чтобы потребовать освобождения лидеров. По Де-Вааль-драйв шагала пятнадцатитысячная толпа, чтобы потребовать освобождения лидеров.
Эйб долго
В самом конце Бьютениант-стриг Эйбу и Эндрю пришлось проходить сквозь кордон из «сарацинов» и танков. Эндрю сильно хромал. Затем они попали в кипящее море пахнущих потом людей. Вокруг них раздавались возгласы на разных языках. Английский, и африкаанс, и коса. Отправимся в тюрьму. Откажемся от освобождения под залог и от защиты, откажемся от уплаты штрафов. Лучше умереть, чем носить при себе пропуск… Они устраивают облавы утром, устраивают облавы вечером. И нет ни минуты покоя…
Кто-то говорит в микрофон. Все вытягивают шеи, чтобы видеть этого человека, но напрасно… И чего это не расходятся зеваки, не принимающие участия в демонстрации!.. Атмосфера насыщена страхом. Страх царит повсюду в стране. Страх на белых лицах, выглядывающих из окон. И в черных лицах на улице затаился страх, смешанный с гневом. Пробил час возмездия? — спрашивают некоторые. Наступил час возмездия, — отвечают другие. Но правда ли наступил этот час? Этого ли ждали так долго? Более чем триста лет. Над толпой взлетают черные кулаки с поднятыми большими пальцами. Mayibuye, Afrika! Ладони, вывернутые наружу. Izwe Lethu. Наша родина. Женщины рыдают. Перед зданием парламента они обхватывают лица руками и оплакивают павших в Шарпевиле и Ланге. Матери оплакивают сыновей, жены оплакивают мужей.
Юношу в выцветших голубеньких шортах поднимают на плечи. «Кгосана!» — слышится отовсюду. Да, это Кгосана. И он начинает свою речь. Храните молчание, как похоронная процессия… Завязывается спор с полицейскими об арестованных… Почтим же безмолвием тюремных узников. И тех, кто покоится на кладбище.
Потом они расходятся по локациям. Колонна за колонной ползет по Де-Вааль-драйв. Многомильная черная река. Почти все молчат, никто не говорит ни слова. Они безмолвны, как траурная процессия.
Эндрю и Эйб наконец добрались до своего автомобиля на Грэнд-Парейд и уселись в него с чувством облегчения. Эйб неподвижно глядел в окошко.
— Вот оно, то самое!
Эндрю сидел выпрямившись, все еще в нервном возбуждении.
— Надеюсь,
— Более чем удовлетворен. Я ощутил себя частицей единого целого. Слился с толпой, собравшейся возле полицейского участка. Первый раз в жизни я почувствовал, что я — Африка. Они могут засадить нас в тюремную камеру, но им не сломить нашего духа.
— И дух наш шествует вперед[Перефразированная строка из стихотворения английского поэта Томаса Бишопа «Джон Браун»: «Тело Джона Брауна тлеет в могиле, а дух его шествует вперед».].
— Попробуй же понять. Сейчас не время для зубоскальства.
— Не будь сентиментален.
— Неужели ничто не произвело на тебя впечатления? Вспомни, какую дисциплину проявляли демонстранты, какую политическую сознательность…
— И какую неисправимую наивность… Неужели этот парень — как там его? — Кгосана всерьез думает, будто министр юстиции одним росчерком пера освободит всех заключенных?
— У него полное право требовать этого.
— В самом деле?
— К тому же он молод, и у него много завистников.
— Да хранит нас бог от неблагоразумия юности.
— Ты глубоко несправедлив, Эйб.
— Ради бога, выберемся отсюда!
— Я хочу еще повидать Флоренс.
— Кого?
— Флоренс Бейли.
— Это еще зачем?
— Я хотел бы ее повидать.
— А я не хотел бы туда ездить.
— Почему?
— Меня тошнит от нее всякий раз, когда она приходит плакаться к моей матушке.
— Поехали к ней.
— И она меня терпеть не может, так что это взаимно.
— Я должен повидать Флоренс.
— Ну зачем тебе это нужно?
— Хочу выяснить, что случилось с Джастином. Ты знаешь, где она обитает?
— Смутно представляю. Где-то на Арундель-стрит.
— Надо отыскать ее дом.
— Ты настаиваешь, чтобы мы туда поехали?
— Да, настаиваю.
— Хорошо, кстати, можно будет завернуть к моей матери перед возвращением. Возможно, я теперь долго ее не увижу.
Эйб вынужден был ехать сквозь толпу, запрудившую Гановер-стрит, пока наконец они не достигли Арундель-стрит.
— Ну вот и приехали, — сказал Эйб. — Где ее проклятая хибара?
— Спроси кого-нибудь, — резко ответил Эндрю.
Эйб поднял глаза, удивленный его тоном.
— Легче на поворотах! Эта твоя распрекрасная революция еще не началась!
— Ты ничего не понимаешь.
Они спросили, где живет Флоренс, и им показали на дверь, выходившую на задний двор. За дверью гремело радио. Эйб постучался с явным нетерпением.
— Войдите, — донесся ее голос.
— Войти? — спросил Эйб, брезгливо оглядывая двор.
— Иди первый.
Они нерешительно прошли через грязную кухню в спальню. Флоренс сидела на кровати, занимаясь педикюром и слушая радио.
— Да? — сказала она, не поднимая головы.
— Привет, Флоренс.
— А, это вы, — проговорила она, окидывая их беглым взглядом. — Устраивайтесь, где можете. Я слушаю концерт по заявкам.
Они сели на кровать. Она не обращала на них внимания, пока певец не допел свою сахаристо-сладенькую песенку.