Что было и что не было
Шрифт:
Когда июльскую ночь озарили багровые зарева по-своему понятой свободы, из всех окрестных деревень телеги, как на ярмарку, ринулись в горящий город. Одинокие солдатки, вдовы, гулящие девки и даже отецкие дочки, и даже в обычное время добродетельные жены, за пару туфель, чулки, штуку сукна или другую какую-нибудь хозяйственную полезность, удовлетворяли вышедшие из берегов солдатские страсти где угодно: у заборов, под забором, в подворотнях и даже прямо на мостовой под ногами громил.
Все благоприобретенное сносилось на поджидавшие в условном месте возы… На другой день беспутный полк сдался экстренно вызванной гвардейской коннице, которая, кстати, тоже
А через некоторое время, почему-то задержавшийся на отстоявшей от города на 12 километров железнодорожной станции, отправляемый на позиции эшелон тоже взбунтовался и разграбил соседнее богатейшее имение князя Сангушко, а самого владельца убил…
Так, ленинское «грабь награбленное!» разбудило старинное «Сарынь на кичку!». Вождь настоящего общественного преображения, конечно, об этом подумал бы раньше, но конквистадору Мировой революции это было по пути. Он готов был отдать половину России, лишь бы вторая «вошла в социализм». В результате зарезали шестьдесят миллионов и вошли в «номенклатуру», которую упорно называют социализмом.
Очевидно, вожди именно ее имели в виду и раньше, только не решались это громко сказать… Благодатная весна перешла в грозовое лето и приближалась роковая осень…
XI
Лукава человеческая память: в ней порой бесследно стирается то, что, казалось бы, гравировалось навсегда, и с поражающей точностью подымаются со дна черт знает каких далеких дней совершенные пустяки.
И вот — как будто это было вчера — видишь голубую утреннюю реку, с кое-где змеящимися над ней струйками рассветного пара, мельничное колесо, окруженное водяной пылью, в которой — в яр кие дни — вспыхивают осколки разбитой радуги; на отдаленном берегу за поворотом реки — остатки некогда бывшей рощи: растрепанные бурей, но сейчас почти причесанные расстоянием, не очень частые у нас, северно-русские березки… Чувствуешь запах более теплой, чем воздух, воды и напоминающий о Троице специально речной дух, дух аира, которым под праздник усыпают полы…
И даже следы на сыром и сером песке подстерегавшего на этом месте водившихся в омуте под мельничным колесом колючих ершиков знакомого рыболова, и даже не подлежащие передаче вечерние ощущения от похожей по фигуре на взволнованную гитару не слишком недотрожной его племянницы (с которой немножко пошутил), — а вот то, что происходило в нашем городке после октябрьской контрреволюции и до прихода немцев в 1918 году — решительно забыл…
Помню только, как узнали мы, что несчастного Временного Правительства больше нет…
Было уже довольно поздно (во всяком случае, далеко за десять), когда после одной из наших очередных постановок мы, «актеры» и организаторы, предоставив нашим «гостям» плясать и услаждаться буфетом, как это водилось, «до зари», веселой гурьбой спускались по привычной улице в единственно приличный в городе ресторан поужинать (с самогоном) и обменяться впечатлениями и планами на будущие спектакли.
На перекрестке нас остановил патруль сильно вооруженных солдат и потребовал документы. Убедившись, что все мы студенты, начальник (не знаю, как он именовался, знаков различия на нем не было) предложил нам вместо ужина немедленно разойтись по домам и, если встретятся новые патрули, сказать, что мы были уже проверены (но документы, конечно, предъявить). На вопрос — что же именно случилось? — начальник любезно сообщил, что
Как жил после этой ночи наш городок, решительно не помню, но думаю, что корни такой забывчивости надо искать не в сенильном самоуничтожении архивов сознания, а в том, что на данном участке бывшей Империи Российской очередные власти проносились как облачные тени над сонным прудом: Временное Правительство, таинственный период «всей власти Советам», немцы и гетман Петлюра, первые большевики, снова Петлюра, вторые большевики, первые поляки, третьи большевики, вторые поляки и, наконец (уже после моего отъезда за границу), снова большевики, вторые (гитлеровские) немцы и окончательные большевики.
В таком круговороте «потерять север» нетрудно. Так что никак не могу сказать, когда (при первых или вторых большевиках) именно весьма почтенная и уважаемая дама одного из самых богатых семейств в городе, шатаясь под непривычной тяжестью, обливаясь горькими слезами, вкривь и вкось ступая своими «парижскими» туфлями, вместе с уважаемым всеми частным поверенным, угрюмо покорившимся судьбе, таскала доски с лесопильного завода в не очень отдаленные, по счастью, казармы. Таскала не столько для будущего уюта красных бойцов (их, кстати, в нужном количестве и не было), сколько во исполнение ленинского пожелания привлечь всех буржуев к общественно-полезной работе и — если составленному из них отряду на предполагаемой стройке негде будет жить — заставить их копать себе землянки.
На этот раз дело до «стройки» не дошло: петлюровцы, собравшись с силами, вышибли временно из города конную красную гвардию, и мадам Зусман (или Френкель, уже не помню, которая) могла вернуться домой (ей, слава Богу, было где жить и без ильичевских землянок), тяжелые доски самодеятельно распределили между собой окрестные обыватели. Также не могу утверждать, что именно в первый большевистский наскок (а не позже) захваченных в гражданских клубах завсегдатаев, повесив им на грудь плакат «Бездельник, Картежник», с барабанным боем, чтобы привлечь общественное внимание, водили по городу. Думаю все же, что это происходило не сразу же после октябрьской революции, так как хорошо всем известный анекдотист и весельчак доктор Бать был в одной рубахе (то есть без пиджака и жилета) и босой. Костюм далеко не осенний.
Все это пока таилось в неисповедимом будущем (или в скрытом от нас столичном настоящем). В нашем окраинном и захолустном городке еще отразится кровавая звезда коммунизма. Ближайшая станция железной дороги находилась в двенадцати километрах, так что поток едущих «делить землю» дезертиров нас неощутимо миновал, а поскольку до линии фронта было рукой подать и мир с Украиной был подписан в Брест-Литовске 9 февраля (а с Москвой 3-го марта), немцы пришли к нам довольно скоро, после того как «серые герои» проголосовали ногами за Ленина.
Не слишком веселым утром ранней весны я вышел в город и, свернув на главную улицу — остолбенел: причалив к тротуару, чего-то ожидал (или просто отдыхал) большой немецкий обоз. Флегматично и спокойно, как будто у себя дома, довольно пожилые немцы в бескозырках и в зеленоватых серых своих шинелях возились возле аккуратных повозок, что-то подвязывая и подтягивая, поправляя добротную упряжь добротных своих лошадищ. «Герр фельдвебель», прислонившись к телеграфному столбу, с явным наслаждением курил расписанную фарфоровую трубку с длинным чубуком и одними глазами улыбался на те шутки, которыми перебрасывались солдаты по поводу глазевшей на них толпы.