Что для России лучше
Шрифт:
Едва ли, однако, интеллектуально «продвинутый» человек может действительно находить какое-то особое удовольствие в том, чтобы его жизнь определяли решения, принятые совокупностью мнений угрюмого хамья, зрителей «Дома-2», ценителей юмора Петросяна-Степаненко, алкоголиков, бомжей и т.п. Для этой разновидности приверженцев демократии (отдающих себе отчет в существовании механизмов, предотвращающих власть большинства, а иногда — и в принципиальной ее невозможности) в слове «демократия» заключен несколько иной смысл — гарантии от «тирании». Страх «деспотизма», в котором традиционных интеллигентских предрассудков, пожалуй, больше, чем трезвого расчета, и неприязнь к власти (совершенно оправданная — в одних случаях тем обстоятельством, что данные интеллектуалы оказались за ее бортом, а в других —
Кажется странным, что такое значение придается формам (а демократия и диктатура лишь формы), а не реализации определенных жизненных стандартов, статуса, благополучия. Одни и те же интересы и потребности могут эффективнее обеспечиваться при одних обстоятельствах — «демократической» формой власти, при других — диктаторской. Видимо, дело здесь в том, что различные элитные группы «специализируются» на разных методах осуществления власти, и конфликт методов порождает конфликт форм. Но это уже относится к сфере реальной жизни, а не к сфере идеологических химер. Заметим лишь, что именно последние мешают некоторым элитным группам осознать собственные интересы.
С. Волков
ЗАБАВЫ ИМИТАТОРОВ
Выборов 2007-2008 гг. стали напряженно ожидать сразу после предыдущих, которые многих не удовлетворили. Впрочем, только в недовольной среде они казались чем-то судьбоносным, здесь сказать в ответ на вопрос: «Что будет в 2008 г.?» — «Да ничего не будет!» казалось почти неприличным (хотя люди, заполняющие управленческие структуры были в этом совершенно уверены). Более всего волновал почему-то вопрос — останется ли Путин на третий срок (предполагалось, что если нет, то возможно всё, чего кому хотелось — от «оранжевой революции» до «восстановления социальной справедливости»).
Но существование структур типа «Комитета 2008» было совершенно бессмысленным: люди готовились к невозможному. Ясно было, что, находясь в добром здравии, «уйти» Путин не может. Потому что так просто не бывает. Это было бы противно здравому смыслу. Почему, собственно, человек в расцвете сил, исключительно популярный и за 90 последних лет все-таки наиболее приличный из правителей, должен уходить? Никакой логики в том, чтобы начать что-то сделать в соответствии со своими взглядами и, не закончив, уйти всего лишь потому, что где-то там в документе (который ему ничего не стоило законнейшим порядком изменить) оговорены какие-то сроки — нет. Тогда незачем было и на второй срок оставаться.
Конечно, Путин был мало внутренне подготовлен к своей миссии (едва ли и за год до лета 1999 он стремился и рассчитывал занять это место, а уж что с детства не мечтал — точно). Это обстоятельство — отсутствие изначальной «задумки» и установки на ее реализацию — вообще-то большой недостаток правителя, но, освоившись на посту и имея вполне определенные симпатии, он во вкус вошел и принялся их реализовывать.
Поэтому первое, из чего следовало бы исходить — что, даже не взяв еще один президентский срок, Путин не уйдет (он так и сказал), а будет в том или ином качестве по-прежнему определять политический курс. Тем более, что если Путин как конкретная личность оказался на высшем посту достаточно случайно, то как человек определенного склада и убеждений — совершенно закономерно.
Второй такой данностью является невозможность сколько-нибудь существенного изменения расклада сил при очередных выборах. Спектр партий сложился в начале 90-х годов, обусловлен характером власти (при которой есть место только тем, кому есть) и вне качественного изменения самой власти принципиально меняться не может.
Собственно, политических партий в обычном смысле слова — таких, какие существуют в странах с развитыми парламентскими системами или какие существовали в России
Вопреки распространенным заблуждениям, никакой революции в 1991 г. не произошло, имела место очередная ступень прагматической эволюции того режима, который был установлен в 1917 г. и продолжателем которого официально считает себя нынешняя власть. Последствия революции подразумевают смену не столько организационных форм и нескольких десятков или сотен конкретных высших лиц (а у нас даже в самое «демократическое» время — 1992-1993 гг., среди нескольких сот человек высшего руководства 75% составляла советская номенклатура, а более 90% — недавние коммунисты), сколько всего управленческого слоя и уж во всяком случае — создание совершенно новых «силовых структур», причем не просто новых, а выросших в процессе борьбы с прежними. Попробуйте представить вместо ВЧК-ГПУ продолжение существования Отдельного корпуса жандармов, или вместо «стражей исламской революции» — САВАК и шахской гвардии в Иране.
Так что допускаемый на настоящей стадии эволюции советского режима «плюрализм» не выходит за пределы советской колыбели, общей для всех участников «избирательного процесса», никто из сколько-нибудь заметных его участников не подвергает сомнению преемственность от большевистского режима и речь идет только о большей или меньшей степени радикальности его эволюции.
Если в странах Восточной Европы и Прибалтики было осуществлено возвращение к прерванному коммунистическими переворотами прошлому, причем и эмиграция естественным образом активно участвовала в этом процессе, и внутри страны это намерение поддерживалось достаточно широко, то у нас подобная позиция не проявилась вовсе. Во власти и вообще политике были представлены три взгляда: 1) надо по возможности реставрировать советскую систему, устранив разве что наиболее вопиющие недостатки (красная оппозиция), 2) надо глубоко перестроить ее экономически, сделав эффективной и конкурентоспособной с помощью допущения свободной экономики, но не отказываясь от советского прошлого политически (партия власти), 3) надо начать «с чистого листа» и устраиваться по образцу современного «Запада», отказавшись от наиболее одиозной части советского наследия, но сохранив его «демократические элементы» в виде досталинской и хрущевской традиции («демократы»). К досоветской традиции не желал возвращаться никто, поэтому ни о реституции, ни о массовом приглашении на руководящие посты эмигрантов не было и речи.
Власть с 1991 г. находилась в руках той части советского истеблишмента, которая стоит за прагматичную экономическую политику с допущением элементов «рынка» (современная разновидность пресловутого НЭПа), но при сохранении юридической и идеологической преемственности от коммунистического режима. При всех различиях в конкретных проявлениях и Ельцин, и Путин, и все их окружение не выходят за пределы этой общности. Ельцин был не большим демократом, чем Путин и столь же мало был способен отказаться от советского наследия. Их поведение в отношении соперников внутри страны и на международной арене определялось не принципиальной разницей во взглядах, а тем, что они действовали в разных обстоятельствах и сталкивались с разными «вызывами».
Никакие «демократы» никогда у нас власти не имели (за анекдотическими фигурами Гайдаров и бурбулисов не стояло никаких реальных сил), их лишь привлекали — что при Ельцине, что при Путине: отчасти для витрины — это все, что было у нас «демократического» и «либерального», отчасти в безосновательной надежде, что они знают «как надо» (но на роль «буржуазных спецов» 20-х годов эти выкормыши советской системы никак не годились). Но реальной опорой обоих всегда были лояльные им совноменклатурные элементы. Коммунисты от власти никогда не уходили, а лишь разделились на «стыдливых» и «откровенных». Политическая система к настоящему времени представляет собой симбиоз представляющих эти течения двух советско-коммунистических партий, из которых правящая именуется в последние годы «Единой Россией», а оппозиционная — КПРФ.
Перекресток
Проект «Поттер-Фанфикшн»
Фантастика:
фэнтези
рейтинг книги
