Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
Наконец, пересилив эту проклятую вялость и слабость, Изабелла встала, зачем-то виновато развела руками, хохотнула («Господи, чего разнервничалась-то?»), одёрнула юбку, хотя та была в безупречном порядке, хотела сказать что-то необязательное, вроде того, что ещё, мол, увидимся и всякое такое, но поняла: скажет хоть слово — тут же и разревётся, чего позволить себе она никак не могла. Ещё чего не хватало! Ведь Изабелла сильная женщина, и все об этом знают!
Она кивнула Петру и почти сразу же захлопнула за ним дверь. И безотчетная, холодная ярость внезапно взорвалась в ней, как
Пожалуй, она действительно не отдавала себе отчёта, когда, схватив молоток, принялась бить все эти скульптуры, вазы, фигурки, и топтала осколки, и обломки, и черепки — вот так, и так, и так!
— Конец всему! Надоело! — с тоскливым и злорадным упорством буйнопомешанного она кружила по комнате. — А-а, гад, затаился? Думаешь, я тебя не прикончу?
Но деревянный божок, надув щёки, плутовато взирал на неё, щурился и не поддавался каблукам туфель. Изабелла выпилила его из сосновой чурки давным-давно. И под руководством старой нанайской мастерицы Чикуэ обработала долотом, стамеской и грубым наждаком.
Чикуэ собственноручно раскрасила божка и велела почаще его кормить.
— Накормишь — он будет добрым, — объяснила старушка. — Он будет добрым — значит, и тебе добро сделает, обережёт от несчастий. Не забывай корми!
Она, конечно, забыла. Сердце ёкнуло лишь однажды, когда узнала, что Чикуэ была, оказывается, не только великолепной художницей-мастерицей, но и тайной шаманкой, в силу и мудрость которой верили многие её сородичи. А что если и вправду в этом божке скрывается какая-то заколдованная сила? Нет, лучше не искушать судьбу…
— Ладно, живи! — Изабелла устало опустилась в кресло. Божок смотрел на неё из-под стола и счастливо, идиотски счастливо улыбался.
Недели полторы никто не мог ей дозвониться. Марианна даже специально приезжала, чтобы узнать, что случилось. Но дверь ей никто не открыл. Тогда она сбегала в домоуправление за слесарем, вызвала с работы Толика, притащила участкового милиционера. И когда вся эта компания собралась перед дверью, шумно обсуждая, с чего и как начать взламывание, Изабелла вдруг подала голос:
— Господи, что вам всем от меня надо? Пошли вон! Хочу тишины и покоя…
Потом Марианна доказывала всем, что у Изабеллы был творческий кризис и всё такое прочее, с этим связанное. Участковый, впрочем, сделал в своём журнале более определённую запись: «Вызов к гражданке Н. Запой. Провести профилактическую беседу».
Неизвестно, провёл он её или нет, но однажды Изабелла выпорхнула из своего гнёздышка как ни в чём не бывало, весёлая, нарядная, уверенная. Запястья украшали новые затейливые браслеты из бересты, а на шее болтался кулон из обожженной глины. Это была миниатюрная копия деревянного божка. Вскоре Изабелла забросила его на антресоли и постепенно о нем забыла.
У неё начался новый период — увлечение берестой. Всё остальное не имело абсолютно никакого значения. По крайней мере, так она всех уверяла.
МАТРЕНА УСАТЫЙ
«Не надо… Пожалуйста, не надо…»
Он
Роман чувствовал ее легкие прикосновения, все более и более смелые, и все-таки Надю что-то останавливало. Она определила для себя черту, за которую переступать нельзя, даже если очень захочется — стой, замри, не двигайся!
Но, если честно, то он сам боялся того, что может обрушиться на него за той чертой, перед которой они замерли.
Все получилось до невозможности просто. Яшка Каплан, с которым Роман жил в одной комнате, уехал на каникулы. У Романа билет был на завтра, и у Нади — на завтра: ему — во Владивосток, ей — на Сахалин, в Углегорск, где жили родители.
Полдня он бродил по скользкому Хабаровску. Автобусы не ходили из-за снега, который завалил улицы и все сыпал и сыпал — густой, липкий, обильный, как конфетти на студенческой вечеринке.
С Амура дул резкий ветер, и Роман зяб в своем легком пальтишке: тогда, в семидесятых, еще не было теплых и дешевых китайских пуховиков, а на дубленку или шубу хотя бы из искусственного меха у родителей денег не было.
Чтобы не обморозить уши, которые у него всегда немели от колючего, злого ветра, Роман то и дело забегал во все попутные магазины. Все равно надо было что-нибудь купить родителям, как-то неудобно являться безо всего. Отец написал, что у них исчез из продажи табак «Золотое руно» — его любимый, а папиросы и сигареты он терпеть не может. Мать любила красивую посуду, и Роман хотел найти для нее какую-нибудь забавную керамику. Но полки магазинов, как на грех, были скучны и однообразны. Хорошо, что хоть «Золотое руно» он все-таки отыскал в одной полуподвальной рыбкооповской лавчонке. И когда уже отходил с покупкой от прилавка, продавщица вдруг его окликнула:
— А где твоя книжка?
Он живо смекнул, что тут, видимо, отовариваются моряки речного флота, потому и лежал этот табак и всякие другие дефициты свободно. Не оборачиваясь, Роман кивнул через плечо:
— Оставил в машине. Счас принесу!
Вышел и, что называется, сделал ноги. Заворачивая за очередной угол, он столкнулся с Надей. От неожиданности она поскользнулась и упала бы, если бы он ловко не подхватил ее за локоть. И все-таки два апельсина выпрыгнули из кулька и зарылись в снег. Это было так красиво: оранжевые, теплые мячики в свежем, еще пушистом снеге!
— Извини, — сказал Роман.
— А мне говорили, что ты еще не уехал, но я не поверила: комната закрыта, тебя с утра нет…
— А зачем ты меня искала?
Надя не ответила и, высвободив свой локоть из его хваткой ладони, шагнула в снег, чтобы подобрать апельсины. Роман опередил ее и, довольный, улыбнулся:
— Что-то случилось?
— Да нет, ничего, — сказала Надя. — Из нашей группы только мы остались. А у меня полный ящик картошки. Пропадет, пока на каникулах будем.
— Целый ящик?