Что на роду написано…

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Так Тютчев сказал о тех, чья жизнь переплелась с тектоническими потрясениями современной им эпохи – войнами, сокрушительными землетрясениями, пожарами, гибелью сотен тысяч людей. Автору этой книги не пришлось быть ни свидетелем извержения Везувия, ни пожара Рима или мировой войны. Но всё рассказанное им – это о том, как события обычной жизни человека вне эпохальных событий мирового масштаба могут потрясать судьбу не меньше, чем трагедии, сокрушавшие цивилизации. Почти все и почти всё, что написано, было на самом деле, и не оставляющее читателя напряжение сюжета тоже подлинное и почти документальное. Уверен, что с тем же интересом, с которым я читал эту книгу, прочтете

её и вы. Те, кто постарше, найдут о чём вспомнить, следующему поколению вольно принять это как плод фантазии, но это подлинная часть истории нашей страны.

Александр Адабашьян

На 17-м этаже Чейз Манхэттен банка, занимавшего один из самых высоких небоскрёбов лондонского Сити, в переговорном зале викторианского стиля деловито беседовали трое немолодых мужчин. Жёсткие белые воротнички рубашек, неброские дорогие галстуки и прекрасно сшитые костюмы несколько обезличивали переговорщиков. Но если приглядеться, сразу становилось ясно, насколько они отличались по темпераменту, манерам и, главное, по происхождению. А если внимательно прислушаться к их неторопливой беседе и кратким замечаниям при просмотре документов, приходило понимание: трое профессионалов собрались обсудить важный проект, но делали это без всякого напряжения, время от времени перебрасываясь только им понятными шутками и безобидно подкалывая друг друга.

Сэр Монтегю Спенсер, один из старейших членов совета директоров банка и председатель кредитного комитета – сухощавый, седовласый, с безукоризненным пробором и слегка выцветшими серо-зелёными глазами с полузакрытыми веками, – источал спокойную уверенность представителя многомиллиардной финансовой империи.

Барни Штейковски, основатель и владелец влиятельного американского инвестиционного IT-фонда, напротив, был крупным лысеющим мужчиной с кирпичным от загара лицом, бегающими маленькими глазками и тяжеловесными беспокойными руками. Выходец из бедной семьи польских евреев, он в благодатные 70-е вихрем ворвался в финансовый американский пул. И благодаря врождённой звериной интуиции быстро разбогател, вкладывая деньги порой в рисковые и поэтому сверхприбыльные проекты. Его фонды инвестировали в новейшие технические и IT-разработки, и тут уж интуиция Барни конвертировалась в баснословные дивиденды.

Сэр Монтегю с уважением относился к деловой хватке Барни, иногда советовался с ним относительно перспектив рынка ценных бумаг. Но стоило американцу отвернуться или повесить телефонную трубку, как Спенсер вздыхал и непременно шептал: «Ах, если бы он ещё умел носить костюмы…»

Третьим собеседником был человек славянского типа. Русые с проседью волосы, благожелательное выражение лица с правильными чертами. Синие глубокие со смешливой искринкой глаза выдавали характер добродушный в общении, хотя твёрдый подбородок скорее говорил о решительности характера. Одет мужчина был с той элегантной небрежностью, которой нельзя научиться, такой вкус даётся только от рождения. Звали его Павел Платов, предприниматель из Москвы. Собственно, он и был инициатором сегодняшнего совещания.

Перед ним лежала так и не раскрытая папка с документами, содержание которых он знал почти наизусть.

Первым закончил чтение бумаг банкир. Сняв очки и нетерпеливо постукивая пальцами по полированной поверхности стола, он ждал, пока разберётся в цифрах и графиках непоседливый инвестор.

Наконец Барни отложил папку и вопросительно посмотрел на Спенсера.

– Ну и как тебе всё это нравится, Монти?

Лишь на мгновение девятнадцатый баронет напрягся: за 50 лет общения с американскими партнёрами он так и не поборол в себе отвращения к амикошонству янки, превращавших славное имя потомка Ричарда Львиное Сердце в подобие собачьей клички, и постоянному похлопыванию по плечу.

Лорд Спенсер аккуратно сложил документы и, положив на них руку с тонкими узловатыми

пальцами, буднично произнёс:

– Мне в этой истории нравится всё. Во-первых, мне нравится мистер Платов. За многие годы нашего знакомства и не столь долгого, но активного сотрудничества он ни разу не дал повода усомниться в своей порядочности и компетенции, – банкир вскинул близорукие глаза на гостя. – Это не комплимент, Павел, а констатация факта. Во-вторых, мне нравится, как подготовлены бизнес-план и финансовая модель: чётко, доступно, финансово и юридически выверенно, без лишней патетики. Короче, проведена большая трудоёмкая и грамотная работа. В-третьих, я лично имею слабость к полезным ископаемым. То, что лежит в земле, незыблемо, а значит, придаёт любому пакету акций солидность и устойчивость. Хотя, конечно, есть вопросы и требуются некоторые разъяснения по ряду позиций.

– Ещё бы, – хмыкнул Штейковски. – Я-то и примчался сюда из Чикаго, не жалея своего драгоценного времени и керосина для моего «боинга», только потому, что позвонил Паша, – произнося это непривычное имя, он всегда делал ударение на последний слог. – Никто не обвинит Барни Штейковски, что он не помнит добра.

Спенсер удивлённо посмотрел сначала на американца, потом перевёл взгляд на Платова.

– А! Ты не в курсе, Монти?

Павел Николаевич предостерегающе махнул рукой:

– Не стоит ворошить прошлое, Барни.

– Нет, стоит. Благородные и мудрые поступки нужно рекламировать. Когда у Паши начались неприятности с вашими МИ-6, Скотленд-Ярдом и нашим ФБР, – продолжал Штейковски, – Паша сразу смекнул, что его фирме на нефтяном рынке конец. Чем бы ни закончилось расследование, реноме компании, якобы замешанной в коррупции, поднять невозможно. А у него осталось ещё почти на миллион тонн нефти не выбранных квот на экспорт и переработку от российской «Нафты». Бочка нефти в те годы стоила меньше бочки газировки – 8–10 долларов за баррель. Фьючерсы рушились. Но сведущие профи понимали, что так будет недолго. Поэтому Паша и придерживал объёмы. А тут скандал. Паша среагировал мгновенно: позвонил мне в Нью-Йорк и предложил перекупить квоты по 8 долларов. Что я мгновенно и сделал. К концу года плетс перевалил за 40 долларов, и мы заработали больше 400 % на объёме. Никогда не пойму этих русских! Когда я спросил, куда перевести его долю, Паша попросил рассчитаться со всеми английскими банками по займам, а остаток перечислить в какой-то онкологический институт. К этому времени МИ-6 и Ярд удивительно быстро разобрались в ситуации, с Паши сняли все обвинения, и он вернулся в Россию. Правда, наша ФБР наложила лапу на все его английские активы до окончания разбирательства. Так что, думаю, долевые совсем бы не помешали. Но, как вы говорите, – Барни повернулся к Платову, – «у русских своя гордость»… Этого мне никогда не понять. Но уважение вызывает.

– Безусловно, – подтвердил Спенсер.

– Одного в толк не возьму, – Барни встал, плеснул в бокал немного виски, разбавил содовой и жестом пригласил присоединиться присутствующих. Спенсер и Платов отказались. – Зачем ты меня сюда вызвал? Из бумаг я понял: проект стоящий. Но это ваши дела: кредиты, банковские гарантии. Основным инвестором являешься ты, Паша. Моя епархия тут как-то не просматривается.

Спенсер кивнул:

– По финансовой части здесь всё довольно просто. Может, у вас, мистер Платов, есть какие-то дополнительные аргументы?

– Есть, – Павел встал, на долю сантиметра ослабил галстук и зашагал вдоль огромного монитора. – Давайте уж лучше я всё расскажу доходчиво и по порядку.

Оба собеседника кивнули.

– Три года назад наше правительство, – Платов повернулся лицом к внимательно слушающим финансистам, – приняло постановление о строительстве подземных хранилищ газа – ПХГ. Известно, что наилучшая среда для хранения газа – это солевые пласты. Для размыва первого ПХГ была выбрана соляная линза вблизи Балтийского моря. По двум причинам. Во-первых, соляной пласт был огромен – более трёхсот километров в длину и несколько сот метров в глубину. А во-вторых, этот регион – анклав. У него нет общей границы с Россией.