Что немцу хорошо, то русскому смерть
Шрифт:
— Подумать только, — закатывая глаза лепечет шеф. — Сама Виктория Соболева! Какая женщина! Какая женщина…
Соболева? Соболева… Что-то ведь знакомое. Пока есть время, лезу в интернет. И первой же мне выбрасывает ссылку на страницу в Википедии. Читаю. Убиться! Выходит меня скоро повезет за покупками вдова одного из крупнейших партийных чиновников советской поры и нынешняя маркиза де Ментенон?
«Мама умрет от зависти», — думаю я и в очередной раз ошибаюсь.
Когда я возвращаюсь, увешанная покупками, она сначала впадает в шок — сколько денег потрачено! А потом, по мере извлечения купленных мне Викторией де Ментенон вещей,
Платье, которым она сейчас трясет, стоит мою месячную зарплату вместе с надбавкой за звание доктора наук, так что даже высокооплачиваемая проститутка, мне кажется, вряд ли сможет позволить себе купить его. Молчу, любуюсь новыми вещами. Хороши! Нет, просто великолепны! У меня ничего подобного — смелого, легкого, французского — не было никогда. Так приятно будет почувствовать себя по-настоящему притягательной, даже немного развратной женщиной, на которую заглядываются на улице так, что даже падают. Как тот дядечка, который пялился на бедра «прицесски», что целовалась с едькой.
Это воспоминание все еще мучительно для меня, и я его решительно прогоняю. Хотя Виктория Прокопьевна сказала, что я тогда повела себя просто гениально. Лучше не придумаешь. А это, по ее мнению, значит, что я ещё не окончательно потеряна, и если надо мной немного поработать, из меня может выйти толк.
Вот и работаем. Сначала смущаюсь — Ксенина бабушка тратит на меня и время, и, главное, деньги. Но потом понимаю, что ей самой это все страшно нравится. Ксения пристроена, больше у Виктории Прокопьевны никого нет. А тут ей под руку подворачиваюсь я — каракатица и дуреха, да еще и несчастно влюбленная. Какой простор для творчества! Ничего не хочу сказать о ней плохого. Она чудесная и искренне увлечена своим новым творческим проектом под названием «Анна Унгерн», но иногда мне становится грустно. Слишком уж все у нее… технологично что ли? А как же чувства?
Спрашиваю ее как-то об этом. Она только всплескивает ухоженными руками.
— Ань, ну что городишь? Технологично — нет ли. Это нельзя противопоставлять. Тебе кажется, что как только возникает какая-то технология, то нет места честным и открытым чувствам? Это мнение чистого гуманитария. И женщины без должного опыта. Не обижайся. Это правда. И потом подумай-ка. Если эти самые технологии дадут тебе главное: бабника Федьку Кондратьева на блюдечке с голубой каемочкой и с цветочком в руке, разве это плохие технологии?
Смеюсь, представив себе огромного Кондратьева на блюдечке и с понурой ромашкой в лапище. Картина мне эта нравится, и я веселею. Виктория Прокопьевна тут же подмигивает. «Мы победим на этой барахолке!»
На работе в своих новых нарядах я произвожу фурор. В транспорте на меня действительно начинают заглядываться мужики. Вот только Федьки среди них как не было, так и нет. Обиделся он тогда круто. Даже за палкой своей позабытой так и не приехал. Ну и что мне в таком случае дает разработанная Викторией Прокопьевной технология, если Федор о ней ничего не знает и меня — нарядную и с новой прической, так и не видит? Уже начинаю подумывать о том, чтобы сложить свои новые платья и юбки в шкаф, до каких-нибудь лучших времен, которые когда-нибудь обязательно настанут,
— Вот представь: ты снова влезешь в свои тряпки и по закону подлости в тот же момент встретишь Кондратьева. Ты ж на себе все волосы потом с досады выдерешь. Да и потом покупала я их тебе не на лучшие времена, а на сейчас. На лучшие времена ты себе сама потом купишь.
Из Германии приходит приглашение. Остальные документы у меня уже готовы, и вскоре в моем ещё ни разу не использованном заграничном паспорте появляется новенькая шенгенская виза. Смотрится она просто офигительно. Даже на фотографии в ней я себе нравлюсь, а это уж вообще редкий случай. Теперь остается купить билеты. Виктория Прокопьевна тут же рекомендует мне перевозчика: «Никаких Аэрофлотов дорогая. Только Люфтганза». А потом глаза ее внезапно начинают блестеть, и она заявляет, что давно не была в Берлине и с удовольствием навестит там друзей.
— В одиночестве мне лететь уже страшновато — стара я стала (Кокетка!), а с тобой мне будет просто здорово.
В итоге билеты на рейс до Берлина нам привозят прямо домой. В смысле в дом Ксюхи и Серджо. В аэропорт меня провожает мама. С некоторой неловкостью жду момента, когда мама столкнется с Викторией Прокопьевной. Сразу вижу, что Ксюшина бабушка на маму впечатление произвела. Да и как не произвести — шляпка, туфельки, летний костюм, все сдержанное, очень простое, но говорящее каждому — очень дорого, очень стильно. Виктория Прокопьевна появляется со свитой. И это не испещренный наколками Серждо с Ксенией в ее вечных джинсах. Это два генерала. Хотя нет, один, кажется генерал, а другой все-таки полковник.
Узнаю его. Тот самый полковник Приходченко — командир Федора. Он тоже узнает и меня, и маму.
— Ну привет, рыжая. Похорошела. Молодец. Только за Кондратьевым совсем не приглядываешь.
— А что? Пьет и с девками глупостями занимается?
— Сессию провалил, дубина.
— А где, кстати, молодой человек учится? — тут же встревает мама.
— В МГУ, на психологическом факультете.
Похоже мама обалдевает. Я, впрочем, тоже.
— Он у меня — лучший переговорщик.
— Это что значит?
Мама голливудских фильмов не смотрит, так что таких терминов не знает. Но полковник милостив и готов объяснить:
— Если преступник заложника захватывает и требуется убедить его отказаться от своих намерений, снизить накал страстей, выиграть время, начинает работать переговорщик. Забалтывает преступника, пытается выторговать какие-то уступки. У майора Кондратьева это прекрасно получается. Последний раз, когда такое было, он на себя всех детей и их мамаш в том банке чертовом сменял. Они вышли, а он туда, внутрь пошел. И уболтал-таки этого наркошу. Отпустил он всех и сам медикам сдался. Так что Кондратьеву психология нужна. А он, болван стоеросовый, сессию провалил. Из-за тебя, рыжая?
— Из-за себя.
Смотрит испытующе, задумчиво прикусив губу.
— Ну-ну. Тебе виднее. Только если ты просто по бабьей дурости хвостом крутишь — бросай. Он парень хороший. С ним так не надо поступать.
— Простите за прямоту, господин полковник, но кто вам дал право совать нос, куда не просят?
— Друг он мне.
Отворачивается и отходит. Но тут же попадает в цепкие лапки Виктории Прокопьевны. До самого отлета они прогуливаются под руку и беседуют. Почему-то уверена, что говорят обо мне и Федоре.