Что немцу хорошо, то русскому смерть
Шрифт:
— Да я как-то…
— Даже венчаться?
— Ну и ну. Это что же предложение?
— Не смотри так. Самому страшно. Но знаю — это будет правильно. И хрен с ним, с этим твоим профессорством, с мамашей твоей и всем прочим.
— А как же твой социальный статус?
— Статус-то?.. — ухмыляется. — Кажется, опять начинает тревожить.
Смеюсь, и он целует меня.
— Сука! — воет связанная Маринка.
— Горько! — с издевкой кричит с земли Илья.
— Совет да любовь! — возвещает появившийся из кустов полицейский, за которым следуют медики с носилками. —
ПрЭлЭстно.
После того, как врачи увозят Илью, а менты — Маринку (мой боевой кирпич, как выяснилось, особого вреда ей не причинил), Федор везет меня к себе. Живет он черт знает где, в поселке Северный.
— Зато не комната в коммуналке, а отдельный флэт. Цени!
Ценю. Просторно, чисто и очень как-то по-казарменному, я бы сказала. Не интересует Федора такое понятие, как домашний уют. Или просто не умеет он его создать. Зато кровать у него — лучше не бывает. Мечта нимфоманки или нимфомана… Э-э-э… То, что есть такое понятие, как «нимфоманка», это точно. А нимфоманы? Они есть? Это как в том анекдоте, который вырос из рекламного ролика: «Пап, а инопланетяне есть? — Нет, сынок, это фантастика. — А педерасты? Есть, сынок, это — фантастика!» Вот и тут: «А нимфоманы есть?..»
Смотрю на Федора и понимаю — точно есть и это точно фантастика!
Кровать у этого засранца огромная, низкая, в меру мягкая, в меру жесткая… Сразу понятно, где хозяин квартиры проводит больше всего времени, находясь в этих стенах. На перекладинах в изголовье болтаются наручники. Взвешиваю ближайшую пару в руке. Федор смущается и кидается их снимать, но я останавливаю его.
— Может пригодятся…
Смех-смехом, но мы и правда придумываем им применение… Никогда не подозревала о существовании скрытых садистских наклонностей у себя, но вид огромного Федора, прикованного к собственной кровати за обе руки и потому совершенно беспомощного, мне так нравится, что просто жуть. И сколько неожиданных возможностей открывается! Ведь теперь он может только решительно возражать, нервно хихикать и безуспешно пытаться увернуться. Вот только ничего у него с этим не получается. «Ань, прекрати. Ань, ты это, пальцы-то свои оттуда… Ань, где ты всему этому научилась?!! О господи, Ань! Анька… Ох-х-х…»
Утром нас будит мамин звонок. Она в очередной раз потеряла меня, хоть вчера я ей звонила и предупредила, что ночевать не приду.
— Мам, все в порядке. Спасибо, что разбудила, на работу собираться уж пора.
— Смотри не опаздывай. Культурные люди никогда не опаздывают.
Бегу в ванну. Федор уже здесь, мрачно рассматривает свою украшенную глубокими царапинами физиономию. Встаю рядом с ним и… О Господи! За ночь синяк под глазом налился победной синевой, разбитая губа распухла и тоже как-то побурела. В самый раз под венец, и жених соответствующий.
Принимаюсь хохотать. Потом икая и подвсхлипывая обрисовываю возникшую перед моим внутренним взором картинку Федору: он в смокинге, я в белом свадебном платье, а лица у нас — ну вот какие есть, такие и лица.
— Балда, — говорит он нежно и целует, стараясь не зацепить опухоль
Продолжаю критически изучать себя. Нет, в таком виде идти на работу точно нельзя.
— Федь, а когда это сойдет?
— Ну-у-у… Недели через две…
— Да ты что!
— Наверно через неделю уже гримом ситуацию можно будет подправить.
— И что мне делать?
— Умываться и одеваться, — говорит едор и идет открывать входную дверь, в которую уже давно кто-то звонит.
Оказывается, что это Серджо и Стрельцов.
— Здорово, Кондрат… О! Анна! Че-е-е-ерт! А что это с тобой?.. Да и с тобой, Федь… Вы что дрались?!!
Перебивая друг друга, пересказываем вчерашние события, но по-моему эти двое так до конца нам и не верят.
Переглядываются подозрительно и все время косят по сторонам — ищут, видимо, сломанную мебель и разбитую посуду. Но ничего подозрительного, кроме наручников на кровати нет, а их из кухни, где мы сидим, не видно.
Свадьбу решаем сыграть, как только у меня подживут отметины на лице. Мама неожиданно для меня этим решением совсем не шокирована.
— Ничего. Он парень толковый, хоть и спецназовец. Да и в наше неспокойное время иметь в семье представителя силовых ведомств — полезно… Этого самого Павла ведь так и не поймали.
Права. Не поймали. И, думаю, не поймают. Я его по-прежнему очень боюсь. Хоть и выяснилось, что стрелял в меня не он, но как вспомню тот его жест, которым он меня испугал до колик в Шереметьево, так в животе аж леденеет. Тем более, что он, как выясняется, меня тоже не забыл. По телевизору пересказывают очередной эпизод из боевой и трудовой жизни героического Федора Кондратьева — дескать, вновь отличился бравый майор, уже награжденный в этом году за другой свой подвиг орденом. На этот раз спас от убийцы свою любимую девушку. Сюжет проходит вечером, а утром следующего дня Павел звонит мне.
— Привет, узнала?
Молчу. Решаю — прямо сейчас трубку бросить или…
— Я ведь опять перезвоню или подъеду. Проще поговорить и отделаться.
Зараза! Неужели я со всеми своими эмоциями настолько предсказуема?
— Говори.
— Молодец. Собственно, я только хотел тебя поздравить. Все-таки ты поразительно везучая девка. Мне бы твою везучесть, я бы горы свернул.
— Каждому воздается по делам его.
— Ты что в религию на почве всего этого ударилась? Как этот твой…
— Нет, не ударилась. Просто, всякий раз общаясь с тобой, невольно начинаю думать о вечном. Ведь ты тогда меня на верную смерть отправил. Своими руками. Чего теперь-то любезничать тянет? Совесть нечистая мучит?
— Может и так. Может и мучит. Только очень уж мне тогда деньги были нужны.
— Ну да. Сейчас еще расскажешь мне душещипательную историю про любимую бабушку, которой срочно требовалась операция…
— Не расскажу. Все равно ведь не поверишь.
— Не поверю. Я тогда твои глаза видела, Паш. Люди с таким взглядом редко знают о том, что такое угрызения совести.