Что с тобой не так?
Шрифт:
Анжела же на меня совсем не смотрела и ничего не спрашивала. С другой стороны, о чём она должна была меня спрашивать. Она, в отличии от меня, не придавала никакого значения моей находке в столе. Плавно мои мысли опять устремились к загадочной личности Стаса. Интересно, что может заставить ребёнка стать таким злым и жестоким по отношению к своим близким. Или это некая врождённая особенность, генетически заданная. Он ничего не говорил о своём детстве до смерти матери. Ни о том, как он жил, ни об отношениях с ней. Казалось, он вообще не скорбел. Хотя я, кажется, уже понял, что каждый имеет право переживать боль по-своему, и совершенно не обязательно говорить об этом, показывать это. Неужели ненависть к Анжеле была обусловлена его перманентной ненавистью ко всем. Но появление сестры и тётки никак не зависело от него, тогда как женитьба, надо полагать, стала его личным выбором. Зачем было жениться на человеке, которого ненавидишь? Зачем этот мазохизм? Впрочем, возможно, Анжела совершила некий проступок, который он ей не смог простить. Но опять же, почему было просто не развестись? От недостатка фактов в моей голове выстраивались всё более странные и бессмысленные гипотезы. Я постарался отвлечься и, вопреки недавнему
–Игорёк! Говорят, ты собираешься в отпуск в Финляндию? Планируешь ли ты посетить страну мумми-троллей?
***
День прошёл быстро, продуктивно. Разговор за обедом поднял мне настроение, я узнал много нового о Финляндии. Оказывается, Игорёк едет туда не в первый раз. У него там живут друзья, старые из России и новые финны. Мне и самому захотелось отправиться туда при первой возможности. Особенно меня привлекло обилие саун и групп тяжёлого металла, и тех и других приходится на душу населения больше, чем в любой другой стране. Очень заманчиво. Я размышлял об этом ещё с полчаса, как вернулся в свой кабинет. После я быстро смог сконцентрироваться на рабочей задаче, так как позвонил заказчик и в срочном порядке просил разъяснить ему два важных (по его мнению) вопроса, возникшие в связи с последней доставкой. Это не было утомительно, с адекватными людьми вообще работать не утомительно, сколь сложные бы не складывались ситуации. Я закончил еще до того, как истекло рабочее время, и решил заварить себе кофе, но передумал и открыл браузер. «Почему люди рождаются злыми?» спросил я у поисковика. Шведские учёные, как было сказано на сайте «Social new», злыми не становятся, а рождаются. «Симптомы того, что человек будет убивать проявляются ещё в детстве» утверждал некий Брайан Мастерс, биограф серийных убийц. Даже примерный возраст указал – пять лет. Судя по всему, у него было много оппонентов, утверждавших, что криминальное будущее зависит от генетики только на пятьдесят процентов, остальное берёт на себя социальная среда. Неоднозначненько. Что там ещё есть? Статья на сайте психологов (он именно так и назывался) предложила мне на выбор две гипотезы. Первая заключалась в том, что человек по природе злой и агрессивный, а социум, и в первую очередь школа, учит его сдерживать эту агрессию, пропагандируя и обучая добрым поступкам. Вторая гипотеза была прямо противоположна первой, а именно, что человек изначально рождается добрейшим существом, а уже социум учит его быть злым. Лично автор придерживался второй гипотезы, о чём сразу сказал и начал объяснять почему, правда совершенно игнорируя доказательную базу. Как-то не научно что ли. Сплошная вода. «Десять признаков плохого человека». Отлично. Наслаждаются несчастьем других, имеют склонность контролировать людей, жестоки, нечестны, плохие друзья… Наверно, они ещё сквернословят и не уважают старших. Версии про чистый лист, которым рождаются дети, я даже читать не стал. Конечно, генетическая память вообще никакой роли не играет. Tabula rasa. Я был несказанно разочарован. Хотя и не удивлён. Каков вопрос, таков и ответ. На что я вообще рассчитывал. Конечно, можно было удовлетвориться простым объяснением, что зависимость от генетики пропорциональна зависимости от средовых факторов, и при этом не особо погрешить против истины. Но мне было этого недостаточно. Это всё объясняло и одновременно не объясняло вообще ничего. Я начинал понимать, что копать придётся глубже, чем я планировал, если действительно хочу разобраться. А я хочу? Разобраться в чём? Я подумал об Анжеле. Честно ли это по отношению к ней, её семье? Ответа на этот вопрос у меня не было.
Вечер этого дня я решил посвятить оставшимся записям в тетради. Последняя датировалась годом, когда Стасу должно было быть двадцать шесть лет. Меня это удивило. При всём желании, ведя дневник, даже если делать это через день и по две-три строки, девяносто шести листов тетради не хватило бы ни при каком раскладе. Разгадка нашлась на шестидесятой странице. Когда ему было семнадцать лет, его семья переехала в новую квартиру, и при переезде была утеряна одна коробка с книгами и прочей «макулатурой». Стас был уверен, что это «глупая баба сгребла все тетради со стола и запихнула их в этот чёртов ящик», и поэтому ему пришлось завести новую тетрадку. Где она теперь, было неизвестно. Сама же тетрадь оказалась среди документов, которые нельзя терять, но и пользоваться ими приходилось крайне редко, поэтому его тётя обнаружила её так поздно и поспешила вернуть племяннику. Интересно, читала ли она про те чудовищные думы, которые хранил этот дневник? А если прочитала, то испытала шок или давно подозревала? Об этом я вряд ли когда-нибудь узнаю. Запись, сделанная спустя почти десять лет, сильно отличалась почерком, он стал изящнее и не таким крупным, в нём чувствовалась уверенность и какая-то странная сила. Разумеется, последнее это не более, чем моя фантазия. Не изменились только грубость и ненависть, сочащаяся сквозь каждое слово. После полоскания бабской невнимательности и природного тупоумия, размышления и фрагментарные сообщения о событиях дня и ведущих умозаключениях продолжились, словно никакого временного промежутка не было. Вероятнее всего, та новая, или промежуточная тетрадь, велась точно также и закончилась или потерялась. Скорее всего, в ней сохранились самые безбашенные и жестокие поступки этого человека. С четырнадцати до семнадцати лет прослеживалось чёткое нарастание напряжённости в его душе, крепло чувство ненависти и усиливались проявления агрессии, чаще скрытой или пассивной.
Пятнадцать лет:
«У меня была черта, которой были все окружающие и которую нужно было преодолеть»
«Мне интересно, как у меня дела, и только»
«Не сметь критиковать!».
Шестнадцать лет:
«Совесть? Забудь! Не нужно оценивать мои поступки с вашей точки зрения. Она убога!»
«Я грустил, о да, я грустил. Минут пятнадцать. Я даже испытывал некое чувство, похожее на депрессию. Но оно было слишком поверхностным, чтобы оставить хоть какой-то след в душе или памяти».
Семнадцать
«Вы психи. По крайней мере, все вы немного не в себе»
«Она так часто мне доказывала, что я первый, что это в конце концов стало раздражать. Можно подумать, я этого не знаю. Кому ты нужна вообще, пугало. Но я очень не люблю, когда она лезет ко мне, слюнявить ещё пытается, поэтому каждый раз говорю ей «Иди сосись с тем, с кем трахалась до меня». Работает безупречно»
«Бегите! Бегите, не оглядываясь. И никогда, слышите, никогда не возвращайтесь!».
Собственно, это и была последняя запись перед потерей. К чему она относилась, я так и не понял, но это было неважно. Все эти записи сами по себе несли мало информации, подробные описания каких-либо событий были, скорее, исключениями. Однако, если смотреть на них сквозь знание о странностях личности автора и делать это целостно, то складывалась вполне понятная картина. Это как рисовать по номерам, вблизи мазня мазнёй, а повесишь на стену, отойдешь, красота! Водопады там или пионы. Здесь принцип был такой же, только вместо цветов и пейзажей – мрак человеческой души. Я потратил ещё около часа, выписывая самые жуткие, просто поразившие моё воображение, мысли. Кажется, я и сам немного не в себе раз всерьёз этим занимаюсь. Но останавливаться уже не хотелось. Я впервые за многие годы, наверно, с тех пор, как закончил учиться, не сталкивался с чем-то, что вызывало бы столько вопросов и совершенно не давало ответов. Для меня не было открытием, что в мире живут и коварные, и злые, и жестокие люди. Но когда видишь такого человека на экране или тебе рассказывают о нём, и даже если это вообще твой близкий, ты не способен видеть его таким, каким он является на самом деле. Всё потому, что никто не может избавиться от призмы своего мировосприятия, и все смотрят исключительно сквозь неё. А у большинства она в розовых тонах. Поэтому мы не верим, что люди могут творить зло, потому что просто хотят его творить. Мы придумываем им оправдания – жестокое обращение в детстве, неудачная социализация, тотальное одиночество или страх, ведь это же дикость какая-то, не может такого быть. И я всегда так считал. Но уже пересчитал. Залезть, можно сказать, в голову такому персонажу и посмотреть на мир его глазами, это как под ЛСД утратить собственное «я» и попытаться объяснить другому, что ты ощущаешь. Человек, это не испытавший, ни за что не поймёт.
«-Эй, я прирежу твою собаку, если пи…ешь об этом кому-нибудь, – сказал я ему. И он поверил. Пове-е-рил. Испугался за свою шавку. Как он, интересно, себе это представляет. Как я должен был порезать его ротвейлера. Он же огромный. И зубы у него огромные. И гуляет с ним только его батя. Это просто смешно. Я могу сказать всё, что угодно, и в это поверят. Неужели все вокруг такие идиоты?»
Это был комментарий относительно истории, изложенной до этого, которую я не стал переписывать себе. В ней рассказывалось о том, как мальчик, хозяин ротвейлера, застукал героя дневника за не самым приличным делом в школьном мужском туалете, или, как написал сам Стасик, «передёргиванием». По сути, ничего гадкого в самом этом занятии не было, тем более учитывая переходный возраст и буйство гормонов. Но было что-то в этой истории мерзковатое, какой-то неприятный душок, впрочем, как и от всех страниц в этой тетради. То, как он сам относился к тому, о чём рассказывал, превращало даже безобидные, на первый взгляд, поступки в жестокое, даже преступное, липкое и грязное. В конце этой истории с туалетом и угрозой, он дописал: «Плохо, что тётка не разрешает заводить пса. Я бы проверил, умеет ли он также ловко приземляться на асфальт, как коты».
Всем известно, что маленькие дети иногда способны мучить животных. Но делают они это не из желания сделать больно, а от неразвитости многих областей мозга. Грубо говоря, ребёнок не способен осознавать, что кошка или собака такие же одушевлённые существа, как и он сам. Поэтому когда больно ребёнку – это боль, а когда кошке – это смешно. Но это недолгий период, и в результате непрерывного формирования нейронных сетей маленький человек учится тому, что все вокруг такие же живые, как и он сам, и чувствуют они всё практически одинаково. Жестокость к животным в четырнадцать лет это уже патология. Я продолжал структурировать в своей голове добытую информацию. Добытую, надо сказать, довольно аморальным образом, я до сих пор чувствовал жгучую вину перед Анжелой. Но не перед Стасом. Уже нет. Этот человек, даже будучи ребёнком и подростком, сумел причинить другим людям и своим близким столько боли, сколько я, наверно, не сделал за всю жизнь. Больше всего в тупик меня ставила бессмысленность его жестокости, она была деструктивной в самом своём корне. Для меня было очевидно, что вся эта история тянется из его глубокого детства. Нет, я не пытался оправдать жестокость и насилие, но он же не мог родиться с подсознательным желанием мучить. Или мог? Может, это как раз нечто врождённое, что обуславливает все эти серьёзные психические отклонения? От недостатка информации мой мозг просто изнывал. Я не мог больше гадать. Спустя пару гудков Олеся взяла трубку.
–Алло, привет, всё хорошо?
Если я звонил ей позже восьми вечера, её первый вопрос неизменно был, всё ли у меня хорошо. Собственно, она начинала волноваться, даже если я звонил ей и до восьми часов. Наверно, это связано с тем, что довольно продолжительное время я крайне редко выходил на связь и звонил только тогда, когда что-нибудь случалось. Один раз я заболел гриппом, в другой собрался в армию. Мама всегда меня прощала за это, а сестра очень злилась. Я давно исправился, но внутреннее напряжение от моих звонков у Олеси, видимо, так и не прошло.
–Нет, ты что! – я постарался сразу же успокоить её. – Всё отлично, правда. Я просто хотел кое-что попросить у тебя.
–Что же? – опять напряглась.
–Да успокойся пожалуйста, я хочу посоветоваться, что бы мне такого почитать.
–Почитать? – я сразу представил, как она изогнула бровь.
–Ну да, знаешь, мозги после работы разгрузить. Ты же у нас большой знаток литературы, у кого мне ещё спрашивать.
–Ты же понимаешь, как странно это звучит? Но я тебе подыграю и не буду выяснять в чём дело, потому что мне ещё Сашу укладывать. Так что, например, тебе посоветовать?