Что скрывал покойник
Шрифт:
Тиммер рассказывала Мирне о родителях Джейн, заложниках собственных страхов и опасений. Эти страхи достались по наследству и сестре Джейн Айрин, которая тоже превратилась в карьеристку, искавшую убежище и спасение в одобрении других. Но Джейн была совсем не такой. И вот тогда Мирна и услышала историю, которой так интересовался Гамаш.
— Этот снимок был сделан в последний день окружной ярмарки. На следующий день после танцев. Видишь, какой счастливой выглядит Джейн, — сказала тогда Тиммер, и это было правдой. Даже на зернистой фотографии Джейн светилась от счастья, и это особенно бросалось
— В тот вечер она обручилась со своим молодым человеком, — с тоской произнесла Тиммер. — Как его, бишь, звали? Андреас. Ты не поверишь, он был простым лесорубом. Как будто это имело какое-то значение! Она еще ничего не говорила родителям, но у нее уже был план. Она собиралась сбежать с ним. Они были чудесной парой. На первый взгляд они производили странное и необычное впечатление, но стоило узнать их получше, как сразу становилось ясно, что они идеально подходят друг другу. Они любили и были любимы. Если не считать того, — при этих словах Тиммер нахмурилась, — что Руфь Кемп отправилась к родителям Джейн и рассказала им, что собирается сделать их дочь. Руфь старалась, чтобы об этом никто не узнал, но я случайно подслушала их разговор. Я была молода и до сих пор сожалею о том, что не предупредила Джейн тотчас же. Но я не сделала этого.
— Что было дальше? — спросила Мирна.
— Они заперли Джейн в доме и заставили разорвать помолвку, вообще прекратить все отношения с возлюбленным. А потом ее родители побеседовали с Кей Томпсон, у которой работал Андреас, и пригрозили отобрать у нее лесопилку, если этот лесоруб еще хотя бы раз взглянет в сторону Джейн. В те времена это запросто можно было устроить. Кей была славной женщиной, доброй и честной, она все объяснила парню, но этот случай разбил его сердце. Очевидно, он пытался увидеться с Джейн, но это ему не удалось.
— А Джейн?
— Ей запретили встречаться с ним. Решение было окончательным и обсуждению не подлежало. Ей только-только исполнилось семнадцать, и она не смогла настоять на своем. И сдалась. Это было ужасно.
— Джейн узнала о том, что это Руфь выдала ее?
— Я никогда ей об этом не говорила. Может быть, зря. Мне казалось, что ей и так пришлось много страдать, но, скорее всего, я просто боялась.
— Вы когда-нибудь говорили об этом с Руфью?
— Нет.
Мирна взглянула на фотографию в руке Тиммер. Кожа у нее на руках стала такой тонкой, что просвечивала насквозь, и под нею были видны жилы и вены. На снимке же было запечатлено мгновение радости, которая померкла слишком быстро.
— Почему Руфь поступила так?
— Не знаю. Мысль об этом не дает мне покоя вот уже шестьдесят лет. Может, и она тоже задается тем же вопросом. Есть в ней что-то такое, какая-то горечь, которой ненавистно счастье других людей и которая стремится разрушить его. Вероятно, она и стала выдающейся поэтессой именно потому, что знает, что такое страдание. Она буквально притягивает к себе страдания. Коллекционирует их, а иногда и создает сама. Наверное, это и было причиной того, что она полюбила сидеть со мной. Она чувствует себя более уверенно в обществе умирающей женщины, а не здоровой и счастливой. Но, быть может, я несправедлива
Слушая рассказ Мирны, Гамаш думал о том, что с радостью бы познакомился с Тиммер Хедли. Но было уже слишком поздно. Однако он намеревался свести знакомство с Джейн Нил или, по крайней мере, узнать ее настолько близко, насколько это вообще теперь возможно.
Бювуар переступил порог безупречного и идеального дома. Настолько безупречного и идеального, что он казался безжизненным. Настолько безупречного и идеального, что какая-то крошечная часть его замерла в восхищении. Он постарался загнать эту часть поглубже и сделал вид, что ее не существует.
Дом Иоланды Фонтейн сверкал чистотой. Все поверхности были отполированы и блестели. Ему предложили разуться, а мотом провели в гостиную, единственный недостаток которой, нарушавший гармонию, восседал в мягком кресле и читал раздел спортивных новостей в газете. Андрэ не пошевелился даже ради того, чтобы поздороваться с собственной супругой. Иоланда сама направилась к нему. Точнее, не к нему, а к груде газетных страниц, беспорядочно брошенных на роскошный небольшой ковер. Она подняла газету, аккуратно сложила ее и водрузила на кофейный столик, строго симметрично. После этого повернулась к Бювуару.
— Инспектор, не хотите ли чашечку кофе?
Он опешил от неожиданной смены ее настроения, но потом вспомнил. Они же были в ее доме. На ее территории. Так что владелице дома вполне позволялось устроить небольшое представление, изображая светскую даму.
— Нет, благодарю вас. Я всего лишь хотел получить ответы на некоторые вопросы.
Иоланда слегка наклонила голову жестом, долженствующим выражать ее благоволение к человеку, добывающему свой хлеб насущный в поте лица.
— Вы ничего не выносили из дома мисс Нил?
Вопрос вызвал вспышку гнева, но не у Иоланды. Андрэ опустил газету и нахмурился.
— А какое вам до этого дело?
— Теперь мы уверены в том, что мисс Нил была убита. У нас есть ордер на обыск ее дома, после чего он будет опечатан.
— И что это значит?
— Это значит, что войти в него не сможет никто, кроме полиции.
Муж и жена обменялись взглядами. Впервые с того момента, как Бювуар пожаловал к ним в гости. Этот взгляд никак нельзя было назвать любящим или ободряющим: в его взгляде читался вопрос, а в ее — подтверждение и ответ. Последние сомнения у Бювуара исчезли. Эти двое что-то сделали в доме Джейн Нил.
— Вы что-нибудь брали оттуда? — повторил он вопрос.
— Нет, — ответила Иоланда.
— Если вы лжете, я арестую вас по обвинению в препятствовании ведению следствия, а это, месье Маленфан, будет чрезвычайно плохо выглядеть с учетом вашего и без того впечатляющего послужного списка.
Маленфан улыбнулся. Ему было все равно.
— Чем вы занимались в течение пяти дней, миссис Фонтейн?
— Декорированием. — Она широким жестом обвела гостиную. Все буквально здесь кричало о дешевом вкусе. Занавески на окнах показались ему несколько странными, но потом он заметил, что она повесила их так, чтобы узоры были видны с обеих сторон, в том числе и с улицы. Он никогда еще не встречал подобного авангардизма, но почему-то не удивился.