Что создано под луной?
Шрифт:
Впрочем, как только Крайст, Риоль и девушки вошли в вестибюль, обнаружились и милиционеры, и субъекты, но не это удивило Риоля – оказалось, что их ждали.
– Вы с череповецкого завода? – спросила подошедшая к ним женщина в очках, строгом черном пиджачном костюме, в туфлях на низком толстом каблуке.
Каблуке, на котором она стояла твердо.
Вопрос был задан таким тоном, что если бы эта женщина получила бы отрицательный ответ, то видимо была бы поражена не меньше, чем землятресением на соседней улице. Хотя весь ее вид говорил о том, что даже землятресением ее потрясти нельзя.
Риолю оставалось только кивнуть, хотя он, как и большинство людей на свете, весьма смутно представлял себе, что такое Череповец.
В этом он был схож со всеми людьми на земном шаре. И до него,
– Давайте ваши паспорта, – девушки, нарисованные углем и акварелью, взглянули на девушку, скачанную с интернета, – Получите пропуска в бюро.
– Есть, – ответил Крайст…
– Вот это женщина. Даже не поймешь – женщина ли она? – шепнула Риолю девушка, скачанная с интернета, при этом, слегка прижавшись грудью к руке Риоля, – Можешь представить себя рядом с ней? – Нет, – тихо ответил ей Риоль, – У тебя даже недостатки лучше, чем у нее…
Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, они еще раз предъявили пропуска и паспорта и оказались в огромной приемной наркома. Через минуту дверь в кабинет наркома открылась так тихо и легко, словно испускала дух…
Из-за непомерного стола, из-под уже знакомого портрета кавказца, оказавшегося теперь военным, смотрело лицо наркома.
Собственно, оно и лицом-то не было.
Скорее, это была часть земного ландшафта, на которую низвергся камнепад – сплошные рытвины и ухабы, между которыми примостились глаза, похожие на пулеметные гнезда, замаскированные бровями, так, как это делается неумелым или ленивым сапером. Незакрывающийся рот напоминал воронку от разрыва снаряда шестнадцатидюймового корабельного орудия.
Люди с такими лицами ходят на свадьбу, как на отбывание тяжелой повинности, а на митинги – как на праздник.
Такие люди не щадят ни времени, ни жизни без исключения.
Впрочем, исключения временами случаются – собственную жизнь они иногда щадят.
«Политики – среднее звено между обезьяной и человеком», – подумал Риоль, и тут же услышал голос, напомнивший ему голос Искариота на столько, что Риоль даже обернулся, но Искариота не увидел:
– Только уже прошедшие человеческую стадию…
– Знаешь, что общего у вождей и больших, и маленьких? – шепнула девушка, нарисованная углем, девушке, скачанной с интернета.
– Что?
– Они все похожи на конокрада из нашей деревни…Стены кабинета были отделаны каким-то темным деревом, а через плотно занавешенные тяжелыми, тоже темными шторами свет с улицы не проникал, поэтому все, кроме портрета кавказца и лица самого наркома, освещенных настольной лампой, находилось во мраке и не давало представления о величине этого кабинета.
Лишь где-то далеко и почти неразличаемо, видимо в одном из углов, тусклела еще одна маленькая лампа на столе, за которым сидел, толи секретарь, толи охранник, на которого никто вначале не обратил внимания.
Правда, коричневая шляпа, лежавшая рядом, на маленьком столике показалась Риолю знакомой, но он не предал этому значения.
Нарком начал без приветствий и предисловий:
– Индустриализация! Индустриализация!! И еще раз – индустриализация!!! – количество восклицательных знаков в этой фразе шло по нарастающей и грозило, если бы наркому не пришла в голову мысль застенографировать свои слова, перерасти в бесконечность. Но он остановился, посмотрел в сторону человека, сидевшего за маленьким столом, и так же громко приказал:
– Записывайте!
– Записываю, – из полумрака ответил голос, показавшийся Риолю знакомым. Но ему некогда было анализировать свои предположения, потому, что нарком вновь закричал на них:
– Да! Мы строим коммунизм!
Да! Мы много работаем!
Да! Мы, бывает, безмерно устаем! – неожиданно нарком вновь повернул голову в сторону своего секретаря:
– Прочтите, что вы записали.
Из темноты раздалось какое-то бубненье, которое, кажется, удовлетворила наркома, а Риоль мог бы поклясться, что ему послышалось:
– Великие люди – они умудряются уставать даже на том, что вообще делать не надо…– Возможно, мы иногда делаем ошибки, но мы честно служим тем идеям, которые дает нам товарищ Сталин!
Прочтите, что вы записали.
Темнота
– Неся неимоверные страдания, принося в жертву себя, мы строим коммунизм! И наши дети нас поймут!
Прочтите, что вы записали, – казалось, нарком боялся, что хоть одна из его фраз останется незафиксированной на бумаге.
Полуосвещенный угол отозвался бормотанием, а Риоль, теперь уже напрягая слух, расслышал:
– Ваши родители, наверное, тоже на это рассчитывали…– Мы, коммунисты, знаем, как сделать счастливыми других людей!
Вы записали? Прочтите.
Теперь уже почти не напрягаясь, Риоль услышал:
– Мы занимаемся самой универсальной и бессмысленной демагогией всех времен…– Мы делаем самое важное на земле дело! Мы строим коммунизм!
Прочтите, как вы записали.
Риоль, теперь ощущая уже комичность ситуации, услышал:
– Пусть мы не многое умеем, но то, что мы умеем, мы умеем делать неправильно…– Только мы понимаем, что коммунизм – это всеобщее счастье!
Прочтите, – скомандирствовал нарком во мрак. При этом, Риоль обратил внимание на то, что не смотря на уверенный тон хорошопоставленного, привыкшего к лозунгам голоса, тот все время как-то странно озирается, как малоопытный разведчик в чужой стране – вроде бы прямой опасности нет, но все-таки не дома.
«Подслушку» ищет, – прошептал Крайст.
Риоль не удивился, услышав подсказку Крайста, как не удивился тому, как переиначил секретарь из полумрака слова наркома о всеобщем счастье:
– Коммунизм – это всеобщая скука…– И нам это очевидно! – нарком, казалось, хотел поставить точку в своем выступлении, но, немного пораскинув тем, что могло быть, мыслями, решил, что это еще не все, а секретарь прочитал продиктованное, даже без напоминания начальника: – Мера глупости человека – это количество того, что ему очевидно…
– Пропаганда нужна нам для того, чтобы народ яснее видел наши цели!
Прочтите.
– Пропаганда нужна там, где народ может понять, что он несчастлив…– Словом и штыком мы будем пропагандировать свои идеи!
Мы не какие-нибудь жулики.
Вы записали?
Риоль разобрал то, что прочитал бубнящий голос:
– Жульничество – это метание фальшивого бисера перед фальшивыми свиньями. Пропаганда – это метание фальшивого бисера в расчете на свиней настоящих…– Мы идем верным путем! – подытожил нарком, а из темноты донеслось: – Желающий заблудиться – не может найти дорогу…
– Мы создали государство, служащее счастью людей!
Прочтите.
– Мы создали государство, творящее людские проблемы…Удивленный тем, что посетители молчали, нарком вышел из-за стола.
И вдруг, с ним произошел метаморфоз.
Его лицо изменилось, стало почти человеческим, и по нему забродили темные, как раз под тон к брюкам, желваки.
Он еще сделал, словно повинуясь привычке, последнюю попытку понаркомствовать:
– Мы отмели всех богов, кроме идеи Мировой революции!
Наш единственный учитель и бог – это товарищ Сталин!
– Для того чтобы кого-нибудь канонизировать, нужно обладать большим самомнением, – проговорил Крайст.– Это не самомнение, а уверенность в своей правоте.
Или я совсем не понимаю, что такое самомнение, – еще топтался на своем нарком, но Крайст так же тихо сказал:
– Самомнение – это уверенность в том, что все ошибки уже сделаны…– Эх, жалко, что учиться нам уже поздно, – едва ли не виновато проговорил нарком.
– Если человек говорит, что учиться ему уже поздно, значит – учиться ему еще рано.
И тогда нарком перестал быть наркомом, а просто подошел к Крайсту и устало заглянул ему в глаза:
– Скажите, война будет? – спросил он, и в его, переставших быть наркомовскими глазах, появилась обыкновенная человеческая боль.
– Да, – ответил Крайст, не отводя взгляда.
– Я погибну на войне?
– Нет. Ты погибнешь раньше.
– Катастрофа? Или болезнь?
– Для тебя – катастрофа, но ее никто не заметит, хотя газеты посвятят ей несколько осуждающих тебя строк.
И память о тебе сотрут в людской памяти.
А ведь политик оставляет о себе память именно тем, что оставляет память о себе…