Что такое Израиль

Шамир Исраэль

Если израильтянам все положено, кто-то должен за них работать. В наши дни возникло национально-вертикальное разделение труда: израильтянин-ашкенази – архитектор, восточный еврей – подрядчик и десятник, кирпичи таскает араб. Израильтянин – хозяин апельсиновой рощи, арабы убирают апельсины, восточные евреи командуют погрузкой. (После 1992 года черную работу делают гастарбайтеры или русские, десятники и охранники – русские, и только израильтяне сохранили свои позиции.)

Восточные евреи – уроженцы Магриба и Машрека – раньше не ощущали внутренней связи между собой, своего единства. Сам термин адот а-мизрах, восточные общины, обозначение всех неевропейских еврейских групп (вроде слова

«инородцы»), сплотил ранее разобщенных. Сейчас восточные евреи ближе друг к другу, чем были в 1948 году, хотя различия остались: иракские евреи так и не спелись с евреями Марокко. Выходцы из Ирака, усвоившие в Багдаде социалистические традиции, нашли общий язык с социалистическим истеблишментом ашкеназского Израиля. Йеменские евреи оказались более всех способны без усилий уживаться с «израильтянами» любой партии благодаря своему легкому характеру.

Евреи Магриба – одна из самых больших общин Израиля – у себя на родине не знали социализма и сионизма. Амос Оз утверждает, что между Марокко и Польшей немало общего: Менахем Бегин из польского местечка и Абузагло из касбы марокканского Феса жили на окраинах французской провинциальной культуры, с ее культом семьи, патриархальности, целованием ручек, маршалами в роскошных мундирах, патриотическими речами и адвокатами. Эта культурная общность, по мнению Амоса Оза, и привела евреев Марокко в партию Бегина.

Но дело обстоит проще: восточные евреи блоком пошли за партией Бегина, потому что она была в оппозиции к правящему истеблишменту. С тех пор партия Бегина и Шамира стала во многом партией восточных евреев, хотя в ее руководстве сидят считанные марокканцы. Подобный феномен не редкость. В руководстве партии русского рабочего класса РКП(б) поначалу было больше мещан, евреев, захудалых дворян и разночинцев, чем рабочих от станка. Сегодняшнее израильское общество напоминает ливанское: партии выражают интересы различных этнических групп и используют идеологию лишь для прикрытия своего этнического характера.

Бастион восточных евреев – Мусрара, район против Дамасских ворот Старого города, где Арабский легион остановил бригады Палмаха. Мусрара была богатым районом, и новых иммигрантов поселили в виллах. Как и в Эйн-Кареме, они страдали и томились, мечтая о квартирах в современных блочно-бетонных многоквартирных домах. Арабские виллы не пошли им впрок. Мусрара славилась наркотиками, бандитизмом, проституцией, нищетой. Европейские евреи пробовали покупать дома в Мусраре, но местные жители оказались слишком враждебными, и в результате Мусрара осталась марокканской.

Из Мусрары вышли «Черные пантеры» – заметное в начале 1970-х годов движение молодых марокканских евреев. Один из его деятелей, Саадия Марциано, стал потом членом кнессета от левого блока Мокед – Шели, другой, Чарли Битон, – от коммунистической партии. Для обеих левых партий немалым разочарованием было то, что эти депутаты не смогли привлечь «свой» электорат. В Мусраре за партию Чарли Битона проголосовало два или три человека, столько же получила партия Саадии Марциано. Видимо, потенциальные сторонники «Пантер» не одобрили ни их союза с «ашкеназской» и «арабской» партиями, ни вообще союза с левыми. Победа Ликуда, подлинной партии североафриканского еврейства, на выборах 1977 года и вовсе похоронила шансы «Пантер». Марокканские евреи предпочли голосовать за Бегина и Давида Леви.

Флиртовали с жителями Мусрары и прочих восточных районов все левые ашкеназского Израиля, но это обернулось разочарованием. Восточные евреи предпочли шовинистические, религиозные партии: Ликуд, рабби Каханэ, а потом – ШАС.

Я, впрочем, и сам увлекался «Черными пантерами». Молодым солдатом, в отпуске перед дембелем, я шатался по дождливым улицам Иерусалима, не зная, куда пойти, ни в этот день, ни в будущем. Мальчишка в кипе-ермолке подошел ко мне и сунул листовку – объявление о митинге рабби Каханэ в одном из залов Иерусалима. Я пошел от нечего делать: цивильный Израиль был для меня книгой за семью печатями. Каханэ кричал с трибуны, требовал ограничить

рождаемость у арабов, карать тюрьмой за межрасовую любовь – его беспокоили плодородные куссы палестинок и любострастные зеббы палестинцев. Он был окружен стайкой мерзких молодчиков, узких в кости, пестро одетых детей бедных восточных трущоб. Стоило кому-то из противников Каханэ сказать слово, как на него кидались, ревом заглушая голоса протеста. (Впоследствии среди молодчиков Каханэ выделился выходец из России Виктор-Авигдор Эскин, смазливый, смахивающий на любимца Иоанна, Басманова, «с девичьей улыбкой, с змеиной душой», блондинистый, мечта Эрнста Рема. Он специализировался на интеллектуальной стороне работы – с несколькими дружками срывал собрания в Академии, в Институте ван Лир, врывался, орал: «Изменники! Продались арабам!», пока его не выводили. Он пользуется большой популярностью среди русских евреев и по сей день.)

На том собрании каханистов определилось мое политическое будущее. Так меня вдохновили речи Каханэ, что я попросил слова и произнес: Квод ха-рав («Почтеннейший раввин»). Тут молодчики Каханэ живо заткнули всем рты, чтоб не мешали говорить молодому человеку, величающему Каханэ квод ха-рав. Я воспользовался тишиной и спросил, во-первых, собирается ли он ограничить рождаемость у палестинцев путем кастрации мужчин или стерилизации женщин и, во-вторых, почему его молодчики так похожи на штурмовиков Рема.

Ответа я не услышал. Штурмовички Каханэ накатили на меня бурной лавиной, и митинг на этом окончился, началась свалка. Противники Каханэ окружили меня тесным кольцом и сражались, как Ахилл за тело Патрокла. Я стоял посреди кольца и еще что-то втолковывал обеим сторонам. Затем защитники увели меня в кафе «Таамон». И тут выяснилось, что мои спасители были «Черными пантерами», принявшими меня за араба, – полустертый русский выговор похож на арабский, а черты лица у арабов и евреев сходны. Так началась моя дружба с «Пантерами». И хотя они были ненадежными союзниками иерусалимской левой, они придавали ей хоть какую-то глубину, хоть как-то выводили ее из салонных просторов.

Один из центров жизни восточного еврейства – рынок Махане Иегуда, на западе Яффской дороги. Это огромное торжище – подлинный бастион крайне правых базари, и лидерам лейбористского, ашкеназского Израиля там обеспечена враждебная встреча. Шимон Перес пробовал заходить на рынок в ходе своих предвыборных кампаний, но дело чуть не окончилось судом Линча.

Восточные евреи, жители Катамонов, Мусрары, Нахлаота и других районов, занимаются торговлей и мелкими подрядами там, где можно не платить налогов. Поэтому в основном они не так уж бедны, как представляется по официальным отчетам, относящим их к беднейшей прослойке. В правительственных учреждениях раньше восточных евреев было мало, но после 1977 года многим удалось продвинуться и занять важные посты. Там, где они в этом преуспели, работники-ашкеназы жаловались на ярую дискриминацию со стороны новых начальников. В особенности много жалоб возникло у работников министерств, оказавшихся в руках Тами, предшественницы ШАС, в частности служащих министерства абсорбции иммигрантов.

Главный праздник марокканских евреев – Мимуна, который они отмечают по окончании Пасхи. Они связывают его происхождение с памятью Рамбама, рабби Моше бен Маймона. Это чисто марокканский праздник, который выходцы из Марокко принесли с собой. В вечер Мимуны марокканские евреи ходят друг к другу в гости, а в наши дни власти поощряют и приглашения ашкеназов. В день Мимуны сотни тысяч марокканцев собираются в саду Саккера на огромный пикник, где каждая семья жарит шашлыки на углях под музыку огромных магнитофонов. Прочие восточные общины также ставят там свои шатры: марокканцы – самая большая восточная община, и прочие общины равняются на нее. Одно время Мимуна носила ярко антиашкеназский характер, но в наше время это, видимо, прошло.