Что такое Израиль
Шрифт:
Меир Хаар-Цион прославился, когда он, молодой солдат 101-й части, отправился к Красной Скале заброшенного города Петры, в Заиорданье. К Красной Скале, столице набатеян, ведут две дороги. Одна, основная, отходит от древнего Царского пути, из Аммана в Акабу. Другая, по сути тропа, идет круто вверх из Аравы по Вади-Муса, Валь-де-Моиз крестоносцев. По этой тропе пошел Меир Хаар-Цион. Он пересек границу между Иорданией и Израилем и ночью поднялся по Вади-Муса до Красной Скалы, прячась от бедуинов и пограничников. Днем он прятался, ночью вернулся обратно. Его поступок потряс молодежь, и походы на Петру стали своего рода модой. Но мало кто из вышедших вернулся. Большинство погибало в пути. Красивая и грустная песня «Села ха-адом» («Красная Скала») воспевает
Но не только мирные походы прославили Меира Хаар-Циона. Он уходил за «зеленую черту» на охоту за федаинами, как куперовские охотники за скальпами. Ему приписывают слова: «Приятнее всего убивать ножом». Рассказывают, что он безбоязненно ходил в кино в Газе, когда там дорого бы дали за его голову. Я слышал рассказы о нем в армии. По вечерам, во время полевых учений, мы, молодые солдаты, собирались в покинутом арабском доме в Бейт-Джубрине, древнем Элевферополе. Горела нефть в жестянке-гузнике, мы чистили оружие после дневных стрельб и взахлеб слушали рассказы сержанта о легендарном Меире Хаар-Ционе.
Однажды Меир с сестрой Шошаной пересекали Нагорье на велосипедах. Где-то в пустыне бедуины изнасиловали и убили его сестру. Тогда Меир с товарищами самовольно перешли границу и устроили скорый суд и расправу над убийцами. Кровная месть признается бедуинами как законный способ правосудия. Но поднялся шум, и Меиру пришлось покинуть армию. Власти любят, чтоб убивали только по приказу.
Меир получил в удел ферму около Бельвуара, где живет и по сей день. Как Барбаросса легенд, он однажды покинул ферму и пошел на войну: в день штурма Иерусалима в 1967 году он появился, маленький, загорелый, помятый, с мешком ручных гранат за плечами, в строю солдат перед Дамасскими воротами. Он был ранен и вернулся на ферму, названную «Шошана», в память о сестре.
Нет, не приходится смущаться кровавым героизмом Хаар-Циона. В те же дни мои братья-палестинцы слушали с открытым ртом рассказы о своих героях-федаинах, охотившихся за скальпами в Тель-Авиве и пограничных кибуцах. Я могу понять их. Вчерашним бойцам легче понять друг друга, да и простить друг друга им нетрудно. Меир был сделан из того же теста, что и неукротимые рыцари Первого крестового похода, которые нагнали страху на весь Ближний Восток.
Да и мы старались быть рыцарями без страха и упрека. Среди своих многочисленных родин я числю парашютно-десантный батальон. Ведь я родился несколько раз, и несколько раз в жизни мое будущее казалось предопределенным – чтобы вновь измениться крутым рывком.
Когда-то мне казалось, что впереди – Академгородок, Наташа, Золотая Долина Новосибирска. Потом дунул осенний ветер, поднял меня и забросил в Святую землю на перековку в материал для суэцких батальонов. Еще раз я родился в Лондоне, где англичане учили меня справедливости и объективности – урок, который я забыл со временем, потому что правда – это лишь вся правда, а на всю правду не хватает времени и места. Я родился заново и в Японии, где впервые увидел весеннее цветение, ручьи в горах, гармонию между людьми и природой. Я теперешний – результат всех этих рождений, и в Иудее я вижу сестру Ямато, с миндалем вместо сакуры. Но я не забыл и рождение прошлое – выход из утробы «Дакоты», твердую руку парашюта, несущую меня в прекрасном мире, звон приклада о мраморный пол Латрунского монастыря, пыль Самарии на красных ботинках парашютиста, двускатые палатки под Бейт-Джубрином, полет джипа в долине Бокеа, белые подштанники армейских суббот, зеленое небо в ночном искателе пулемета, запах кордита от воронок, – все то, что стоит за словами «окопное братство». Мы не умеем выращивать оливы и рыть туннели источников, но мы умеем воевать, а это старинное и почетное ремесло. И пусть в списке достопримечательностей и потаенных прелестей Палестины значится и раскаленное добела послушничество боевых батальонов, и чистое серебро солдат-израильтян. Когда снова объединится народ
А если нет… ведь не холодным скальпелем, не руками в резиновых перчатках лезу я в кровоточащие раны Ближнего Востока. Я плоть от плоти твоей, Палестина, я кровь от крови твоей, Израиль. Одиноко еду я на серой Линде по зеленым холмам, мимо крестьян в белых головных платах, мимо бородатых поселенцев, вдали от крепких, загорелых израильтян, хороших социалистов, моих друзей, не пересекающих «зеленую черту». Мои друзья хотят отделаться от Нагорья, пока оно не испортило настоящий Израиль. Я готов отказаться от настоящего Израиля во имя будущего Нагорья, в котором будет Эйн-Синия и не будет Брахи и Текоа. Но я знаю, и не солгу – по последнему счету я окажусь не меж олив, но меж солдат в оливковой форме, моих однополчан.
Мужество воинов принесло крестоносцам победу в Первом походе, но авантюризм погубил Иерусалимское королевство. Далеко на юге, в горах Моава, стоит на узком и вытянутом горном отроге огромный замок Керак де ла Шевалье, или просто Керак, чудовищных размеров сооружение, сравнимое только с Эскуриалом. В древности это место именовалось Кир-Моав (Кир-Харешет) и было столицей Моавского царства, современника и противника Иудеи, Израиля и Эдома. С виду он напоминает мой любимый замок Ле Бо де Прованс. На его стенах кружится голова – так далеко внизу земля, и нипочем не поймешь, как можно было взять такую неприступную вершину.
При крестоносцах здесь был центр Заиорданья (Oultre Jourdain), и сеньор Керака и Монреаля слыл одним из самых важных баронов в Святой земле: крестоносцы считали замки Заиорданья ключом к Палестинскому нагорью и после утраты этих земель уже не верили в возможность удержаться в Иерусалиме. Поэтому они отказались от предложенного им демилитаризованного и лишенного опоры в Заиорданье Иерусалима. Керак сыграл важную роль в судьбе королевства в руках его последнего сеньора, дерзкого авантюриста Рейнальда (Ренольда, Рене) де Шатийона. Рейнальд был типичным бароном-разбойником, но в нетипичном месте – на главной дороге между Египтом, Сирией и Аравией. Соглашения о перемирии не сдерживали его. В 1181 году он ограбил караван паломников, шедший в Мекку, и вызвал вспышку военных действий. В 1183-м сделал еще более рискованный шаг – на верблюдах переправил корабли в Акабский залив, взял крепость Айла, обложил Иль де Грей (против Вади-Гурие), рыцарский замок на крошечном островке в самом паху Акабского залива. Замок этот виден и по сей день, израильтяне называют остров, на котором он стоит, Коралловым, а арабы – островом Фараона (Гезират-Фираун).
Гавань Гезират-Фираун – самая лучшая и надежная во всем заливе, она устроена, как и финикийская гавань Тира, между островом и берегом. В древности на острове обосновались египтяне, плававшие по приказу Рамзеса III к Тимне за медью. После долгого запустения на остров пришли византийцы и повели отсюда торг с Индией. Крестоносцы укрепили замок на островке, поскольку мимо него проходила дорога в Мекку, а по ней шли караваны из Египта в Хиджаз. Владетели замка брали пошлину с паломников, пока Саладин не переправил корабли через Синайскую пустыню на верблюдах и не взял остров.
Рене де Шатийону не удалось захватить Иль де Грей, он оставил здесь часть сил держать осаду, а сам пустился в дерзкий рейд на юг, в Хиджаз. Он был остановлен на расстоянии одного конного перегона от Мекки, его корабли потоплены, осада с Иль де Грея снята, Айла возвращена мусульманам.
Третья, и последняя, авантюра Шатийона оказалась губительной и для него, и для всего Иерусалимского королевства. В конце 1186 года он налетел на богатый караван, перебил охрану и увел купцов в плен в казематы Керака. Саладин потребовал отпустить пленников и возвратить награбленное. Шатийон отказался, и король Ги (де Лузиньян) не смог заставить его покориться. Саладин не стерпел обиды и пошел войной на крестоносцев.