Что-то было в темноте, но никто не видел
Шрифт:
Но большинство стран предпочитало выждать еще несколько часов и посмотреть, как будут развиваться события.
— Вот ведь дерьмо, — не выдержал англичанин, — эти гады готовы начать бомбардировки несмотря ни на что. Уроды, пидоры, мать их!
— Погоди, они ведь еще ничего не решили, — в голосе датчанина как-то не чувствовалось уверенности.
— Не решили, но могут. Все зависит от того, как пойдут переговоры.
На это нам было нечего возразить. И датчанин, который как-то сразу впал в черную тоску, и я, хоть я и знал, что англичанин —
Мы слышали, как англичанин возится на своем конце моста, но в темноте не видно было, чем он там занимается.
Раздался характерный звук застежки-молнии, разрываемой ткани, а потом стало слышно, как комкают бумагу.
От всех этих звуков мне стало не по себе.
— Э, ты чего там, у тебя там все в порядке? — крикнул датчанин.
— В полнейшем, — ответил англичанин, ощущение было, что он говорит с набитым ртом.
— А что там у тебя во рту?
— Да так, ем я тут. У меня заначка за подкладкой куртки была.
Тут датчанин взорвался и выложил англичанину все, что о нем думает: что он идиот и сильно нас напугал своими таинственными шорохами, что он урод последний, потому что ни слова не сказал о заначенной жрачке, которую, между прочим, мог хотя бы из вежливости предложить остальным.
Англичанин ему ответил, что если бы двое кретинов (он не будет показывать пальцем) заранее приняли бы меры, то не сидели бы сейчас голодными. А если они проголодались — так это их проблемы.
Датчанин ответил, что, если мы отсюда когда-нибудь выберемся, он обязательно напишет на англичанина жалобу, что тот отказался поделиться едой с товарищами, так что англичанин потом до конца жизни не отмоется. Да что там, всей Англии целый год после этого краснеть придется.
— Жрите, ссуки, — проворчал англичанин.
И швырнул шоколадку в датчанина.
— Ты тоже хочешь? — спросил англичанин у меня.
Я отказался. Было слишком холодно и слишком темно, а от мысли, что нас могут разбомбить вместе с мостом, желудок весь сжимался — в общем, мне было не до еды.
Неопределенность не давала нам покоя, и мы просили датчанина переводить нам выпуски новостей, которые передавали по Смёэрн Интернатиёнаэль каждые полчаса.
Корреспондент, который следил за ходом переговоров, сказал, что пока делегации не пришли к единому решению.
Группа во главе с люксембуржцами по-прежнему настаивала на том, чтобы снять блокаду и провести операцию силами спецназа, но в ней наметился раскол: представители стран Северной Африки были в принципе согласны, но настаивали на том, чтобы командование поручили им, а не люксембуржцам.
С другой стороны, пыл пакистанцев не оставил равнодушными другие делегации: представители стран Балтии теперь склонялись к тому, чтобы пожертвовать заложниками, а вслед за ними делегации Никарагуа
Но великие державы пока не пришли к окончательному решению. Впрочем, в кулуарах Ассамблеи, да и не только там, поговаривали, что мнение великих держав вряд ли уже на что-нибудь повлияет.
У меня было ощущение, что время замедлило свой бег. Англичанин с датчанином молча переваривали свой ужин. А я ничего не ел, так что мне осталось искать утешение только в тихом бормотании радиоприемника.
Обстановка не располагала: темно было так, что хоть спи с открытыми глазами. К тому же с реки порядком дуло и доносился шум воды — и захочешь, а не уснешь.
Укутавшись в одеяло, я пялился на небо, казавшееся каменным, и слушал концерт по датскому радио.
Тут англичанин как заорет:
— Черт, черт, черт! Тут по мне дрянь какая-то непонятная проползла, вот черт!
Он чертыхался без остановки.
— Это мышь, дрянь такая, она чуть не забралась мне в сапог!
Он успокоился.
— Ох, и напугал же я ее, она, наверное, на запах еды пришла. Теперь она к тебе идет, — сказал он датчанину.
И правда, через минуту задергался датчанин.
— Вот черт, она все-таки залезла мне в сапог, черт, она у меня в сапоге!
Он возился, а нам ничего не было видно.
— Я выкинул эту дрянь в реку вместе с сапогом, — заявил он.
Бедная мышка, наверное, изо всех сил цеплялась своими коготками за кожаный сапог, несущийся вниз по течению и постепенно заполняющийся черной водой. Готов поспорить, что никто на сто километров в округе не даст за ее шкурку и ломаного гроша. В этом мы трое и эта разнесчастная мышь, которую уносила вода, были похожи.
Происшествие с мышью нас взбодрило.
Мы слышали, как англичанин встал и сказал, что чертовски здорово помочиться в воду, которой эти борцы за Великую Любовь чистят зубы. Идея показалась нам неплохой, и мы в свою очередь пустили по струе в реку. Между англичанином и датчанином завязался разговор.
У англичанина была жена, которую он звал Тоффи. Она была сама нежность, а продукты покупала на Оксфорд-стрит. Их детишек звали Кексик и Чаёк. Кексику не было равных в игре в очко. А Чаёк больше всего любил пробежки в лесу около Кембридж-центра после розыгрыша лотереи по выходным.
Датчанин тоже был женат, его жену звали Смешинка, у нее чуть раскосые глаза, как лучики северного солнца, кожа белая, как бивни молодого моржа, а когда она хочет быть особенно милой, то лепечет словечки типа «иглу», «каяк» и все такое — на ее заснеженной родине так говорят, но датчанин ни фига не понимал.
— Она родом из Исландии.
— Ну надо же, — изумился англичанин.
А я думал, вспомнит ли Миникайф обо мне и прольет ли, узнав о том, что я в плену, те горькие слезы, которые приберегает для особых случаев.