Что-то остается
Шрифт:
Продел в колечко на рукояти нижний пояс и покидал в дерево. Старый мой добрый ножичек. Сколько же ты со мной? Лет с пяти тебя помню… Да, лет с пяти. Самый что ни на есть тильский охотничий нож, только заточка полуторасторонняя. Да кольцо на рукояти. Вернее даже, не кольцо, а щель. Чтобы не так в глаза бросалось.
Ладно. Таперича, Сыч, покувыркаемся.
Укувыркался досыта — всю поляну перепахал. Почище кабаньего стада. Да черт с ней, снег выпадет, закроет. И вообще, не ровнять же тут за собой.
Кстати,
Честно говоря, все равно опасаюсь я таскать с собой арсеналец, да оставлять следы, для умных глаз сообщение — вот туточки я и разминаюсь. Полянка-то удобная. Я ее выбрал за то, что незамеченным к ней не подобраться. Кустарник кругом густой — хочешь, не хочешь, а захрустишь ветвьем. Только с востока — но там у меня Ун «дежурит»… Понимаю, конечно, что глупости это все, что раз еще не нашли, так уже и не найдут, но иногда — изредка — опять начинаю опасаться. Впрочем, не настолько, чтобы менять место. Скорее — для порядку, чем всерьез. Потому что по большому счету…
Э, хватит. Ты, собственно, пошел за завтраком для парнишки. Да и троица ента вот-вот заявится. Как вчерась — акурат в середине второй четверти. Позавчера-то они раньше пришли. Небось, мать Этарда их и без завтрака, и без утренней молитвы отправила…
Намотал я под куртку один из предметов, по которым узнать меня легче легкого, подозвал Уна, совсем чуток поотрабатывал с ним обезоруживание с левой. Если кто из крестьян и увидит, мимо проходя — возится Сыч с псиной со своей. Хотя с чего бы кому из крестьян тута шастать? Оно конечно, дорога на перевал, самая короткая, да тока мало кто ее знает. Я енту тропу, промежду прочим, сам нашел. Моя, сталбыть.
А потом сходили мы к черной елке да к ручью и нашли в силках пару зайцев. Вот и славненько. Будет парню и первый завтрак, и второй, и на обед еще останется малость. Я ведь его помногу не кормлю — желудок-то ссохся с голодухи, может и плохо сделаться. Так что — по кружечке тепленькой кровушки, потихонечку, полегонечку… Ничего, выкарабкается. Должен выкарабкаться, черт возьми. И, кстати, прекрасно он сосет из чашки. Уверенно так глотает, словно всю жизнь посудой пользовался. Почему нет, между прочим? Разумное существо вполне может пользоваться посудой…
Эдак собираются такие вот приятели, заходят в свой кабак или вроде того, да и говорят крыльястому да зубастому трактирщику:
«— Пару бутылок, Эрб.»
М-да-а…
Вернувшись, я провел «утренний туалет» господина стангрева. До чего же удобная штука эта вощеная ткань. Хорошо, что «девочки» нам подстилку оставили. Потом вытащил из мешка одного зайца, хряпнул об стол, выпустил кровь в чашку. Тряхнул парня за плечо.
— Эй. Поешь-ка.
Он приоткрыл мутные глаза, я подсунул чашку.
Парнишка
Обычно ведь я где-то через день на Ведьминой Плеши бываю. Что бы там ни было, форму терять нельзя. Это вам любой скажет. Забудет тело, для чего предназначено, ежели не напоминать своевременно.
Между первым и вторым завтраком заявились наши красавицы. Пошаркали, постучали.
— Это мы!
Я впустил их, принял у аристократочки здоровенную плоскую папку. Рисовальная, что ль?
Ун признал — не гавкнул. Забрался под стол и из этой «конуры» наблюдал за толпящимися в комнате двуногими. Редда немного подвинулась, чтобы не мешать, но с койки не слезла.
Всезнайка, та из двух лираэнок, что посерьезней да причесана поскромней — уселась у парня в головах, на краешек кровати. Белобрысая инга с аристократочкой сняли с пациента повязки и принялись обрабатывать раны на боку и плечах, ссадины, царапины и пятна обморожений.
— Молодец, Сыч, — сказала инга.
Это она про вчерашние мои упражнения. Велели смазывать щеки, крылья да пальцы на ногах. Ну, я и смазывал. Че тута особого-то?
Споро работают, залюбуешься. Инга — не пойми чем — на Красавицу Раэль похожа. Может, тем, что тоже жалостливая, и прячет жалость свою за мрачноватой угрюмостью. Эк они его лихо — раз, два — и уже обратно повязки накручивают. Марантины — эт' те, Сыч, не пенек кривой из Лисьего Хвоста.
Ох, мать Этарда, мать Этарда. Если бы не она…
Всезнайка открыла глаза, губы тронула легкая улыбка.
— Ну, вот и все на сегодня. Ты уже кормил его, Сыч?
— Дак, того — чашку уговорил. Счас ишшо получит. Вона она, кровушка-то, — кивнул на шевелящийся мешок.
— Кстати, — аристократочка хлопнула себя по лбу, — Мать Этарда разрешила попробовать дать ему молока или разведенного меда.
— Да, — инга энергично мотнула головой, отбрасывая с лица длинную прядь, выбившуюся из пучка. — Так и сказала — жидкую пищу.
— Ага.
Учтем. Между прочим, я сам об этом подумывал, только экспериментировать за просто так не хотелось. Ведь если они носят одежду из шерсти и обувь из кожи, значит, держат какую-нито животинку. Сталбыть — чего? Правильно, молоко пьют.
Ладно, за молоком к Боргу смотаюсь, к Мелиссе то есть. У Борга коровы — породистые, гнуторожки. Говорят, у них молоко — самое жирное. А медок у Сыча-охотника и дома имеется. Разболтаем на второй завтрак. Кровушки добавим — м-м! Вкуснота!
Между тем аристократочка приволокла от двери свою папку, раскрыла. Точно, рисовальная. И причиндалов-то, причиндалов… Эх, всегда хотел научиться рисовать.