Чучельник
Шрифт:
После того как я все узнала, оставаться в доме фрау Шнайдер было невыносимо, и при первой же возможности мы переехали подальше от кривотолков.
Вчера я получила письмо от родителей Фридриха: они пишут, что после нашего отъезда Эльза Шнайдер закрылась в своем доме и никого не пускала. Лишь через неделю люди смогли попасть внутрь: там, в окружении чучел, сидела мертвая Эльза. Бог свидетель, мне жаль ее – она была так одинока.
Месяц назад у нас родился еще один мальчик, мы назвали его Алексом, в Вашу честь. Да хранит Вас Господь!
Анхен
Я бросил письмо в камин. Также я сжег все свои записи и топографические карты, что мы с Ильей копировали, собираясь охотиться в С.
…Лишь украденные у барона очки я так и не смог выбросить – уж больно они мне понравились, господа!
Охотничий клуб
I. Легенда о Лариссе
Прошло два года, как я уединился в фамильной усадьбе в Стрешневке. Родительница моя, добрейшая Агафья Ниловна, никак не могла поверить в то, что годом раньше скончался мой батюшка. «А что это, Леонид Прокофьич к нам не идут, кофий-то, поди, уже холодный!» – бросала она на меня беспомощный взгляд. Я доставал из шкапа горелку, которая верой и правдой служила мне в химических опытах, и, в который раз, подогревал кофейник на огне. Поначалу я деликатно напоминал ей о том, что папенька умер, но она словно не слышала, вернее, не хотела слышать правду, и я, в конце концов, смирился. Через какое-то время она уходила в себя, осознавая, что Леонид Прокофьевич никогда не выйдет к нам.
В тот день матушка оделась во все новое, была оживлена и много улыбалась за завтраком. Я был удивлен, что она не справилась, как обычно, об отце. Лишь когда завтрак был окончен, и лакей принялся собирать со стола, она заговорщицки прошептала:
– Батюшка-то наш, Леонид Прокофьич, сейчас утром у меня были: «Собирайся, говорит, Агаша, в дорогу, заеду за тобой непременно». Уж я и вещи собрала, – она кивнула на стоящий подле стены сундук, накрытый дорожным плащом, потому и не замеченный мной раньше.
– Матушка, что это Вы такое говорите? – нехорошее предчувствие кольнуло меня. – разве можно? Дороги размыты, какое теперь может быть путешествие?
– Отец твой запросто так говорить не будет. Дальние края обещался показать, и то мне радостно: что я видела-то в своей жизни, где бывала? А за ним не боюсь ничего! – она достала платок и промокнула глаза. – Нехорошо только вот что-то… пойду, полежу немного перед дорогой. Леонид Прокофьич прибудут, сразу ко мне его проси, ладно, Алеша?
Стоит ли говорить, что тем же днем матушки моей не стало…
На третий день после её смерти, в день похорон, кончился дождь и выглянуло холодное солнце. Наблюдая, как кладбищенский пейзаж светлеет на глазах, я думал о том, что мои родители, быть может, действительно отправились в путешествие вместе, и мысль эта стала для меня утешением.
Ничто теперь не держало меня в отчем доме: ни жены, ни детей у меня, к великому огорчению моих бедных стариков, не было. Однако, я не спешил покидать усадьбу, тем паче продавать – эти стены помнили меня мальчишкой. Я решил пожить немного среди воспоминаний о далеком детстве, оказав тем самым дань уважения родителям. К тому же, я давно мечтал написать книгу о своих похождениях, особенно об одном из них – лишившем меня глаза.
Вечером следующего дня я собрал всех слуг в гостиной, и, поблагодарив
К моему удивлению, седой как лунь слуга, служивший у моих родителей с незапамятных времен, так и остался стоять посреди комнаты. Я подошел к нему ближе и заметил, что глаза старика мокры, а подбородок дрожит.
– Что с тобой, Фрол? Стряслось чего? – я признаться не думал, что у него были причины горевать, тем более что в матушкином завещании он был помянут, и нищая старость ему никоим образом не угрожала.
– Нет, что Вы, что Вы, благодетель Алексей Леонидыч! Это я, старый дурак, расчувствовался совсем, никак не думал, что придется мне пережить моих хозяев – ваших достопочтимых родителей! – достав огромный платок в клетку, старый слуга шумно высморкался, после чего, воззрившись на меня, продолжал:
– Дозвольте мне служить Вашей фамилии и впредь. Весь смысл жизни моей…
Он не успел договорить, как голос его задрожал, и снова выступили слезы на глазах. Я был тронут такой преданностью и заверил старика, что оставлю за ним место. В Англии, к примеру, в моде дворецкие. Так чем я хуже английского дворянина?!
Минул месяц. Я сидел в кабинете и просматривал бумаги отца. К чести его, все они были в полнейшем порядке, все рассортированы и разложены в алфавитном и хронологическом соответствии. Мне оставалось только вникнуть в суть некоторых из них. Разбирая векселя земского банка, я обратил внимание на один документ, который не имел отношения к ценным бумагам означенного учреждения: никогда прежде не видел я подобных манускриптов. Почерк был мне незнаком, я едва смог разобрать эти каракули. А писано было вот что:
«Граф Леонид Прокофьевич Опалинский-Стрешнев, обязуется не позднее последнего дня последнего осеннего месяца присутствовать на собрании охотничьего клуба, являясь его почетным членом. Причина, оправдывающая его отсутствие, может быть только одна – смерть».
Далее шел текст, что-то в виде устава клуба, читая его, я не верил глазам, настолько нелепыми казались мне некоторые правила. Например: «Обязуюсь никогда не допускать сочувствия относительно жертвы, ибо жертва моя угодна Богу. В случае ослушания – да будет мне вечное презрение и печать проказы» или: «Не должно выставлять напоказ знак отличия вне клуба, без вящей нужды, а хранить его способно в надежном месте, которое, однако, должно быть известно приемнику».
Внизу стояла подпись красными чернилами. Неужели кровь? – подумалось мне, но я отбросил тотчас эти мысли, совершенно несовместимые с добрым именем моего покойного родителя. Не имея возможности думать ни о чем другом, я ещё раз прочел бумагу, от начала до конца.
Что за чепуха? Отчего-то клуб этот своим уставом сильно напоминал масонскую ложу. И что за приемник? Сын? Если это я, то почему отец не никогда и ничего не говорил мне о Клубе? Сильнее всего меня смущало вот что: будучи сам заядлым охотником, я знал, что мой отец не один из нас. Ни разу не было, чтобы он выбирался на охоту. В доме, правда, было ружье, но, скорее всего, он ни разу не стрелял из него.