Чучельник
Шрифт:
За окном было безветренно и холодно: стояла такая стеклянная, прозрачная погода, которую лучше всего наблюдать из окна, сидя в кресле и вытянув ноги к камину. Фрол принес мне чаю с липовым цветом, и обеспокоился моим бледным видом:
– Что это Вы, барин, неважно выглядите – сказал он, ставя поднос на стол. – Уж не хворь – ли приключилась?
– Не волнуйся, Фрол, все в порядке – сказал я старику, размешивая в стакане ложку меда. – Скажи-ка лучше такую вещь: давно ли мой отец вступил в охотничий клуб?
Лицо
– А разве, их сиятельства состояли в охотничьем клубе? Мне стыдно, дорогой Алексей Леонидыч… покорнейше прошу меня извинить, но я не знал об этом.
– Как так не знал? – пришел мой черед удивляться. Ты же сам говорил, тридцать лет, неотлучно… верой и правдой…
– Так точно-с, говорил. – Старик достал знакомый мне клетчатый платок и вытер вспотевший лоб, хотя в комнате было прохладно. – Но об охотничьем клубе слышу в первый раз.
– Ладно, Фрол, ступай, мне что-то и впрямь становится нехорошо. Принеси мне теплый плед и грелку.
Старый слуга вышел. Оставшись один, я скрутил манускрипт трубочкой, и спрятал его в полую трубу бамбукового карниза (кабинет отца был отделан в модном колониальном стиле). Потом прибрал остальные документы и сел поближе к огню, чувствуя озноб.
Сидя у камина, я припомнил одну историю из детства. Родители подарили мне жеребенка, чтобы я забыл о своем горе: деревенские собаки разорвали моего любимца – шикарного кота Ахиллеса. Этот добродушный, ласковый кот был слишком откормлен и тяжел, чтобы уйти от вечно голодной своры, и хотя собак отогнали быстро – было уже слишком поздно. Я, не веря в случившееся, рвался к коту, белая шубка его шевелилась от ветра, а мне казалось, что кот живой и что его ещё можно спасти… Как я рыдал тогда! И вместе со мной рыдали и маменька, и папенька, потому как Ахиллес был всеобщим любимцем.
А вспомнил я это вот к чему: вырвавшись из рук няни, я подбежал к коту, и, схватив его, прижал к себе. Увидев это, маменька закричала в истерике: «Брось его Алеша, брось – он же в крови!» и обращаясь к папеньке: «Что же Вы смотрите, Леонид Прокофьевич! Умоляю, возьмите скорее у мальчика бедного Ахилесса!», а отец вдруг стал бел лицом, и, делая неловкие пассы руками, взмолился: «Положи его, положи скорее на землю, Алеша!». Он боялся коснуться мертвого животного, боялся даже вида крови, что само по себе странно для охотника. Позже, когда я вырос, и стал ходить на охоту, меня всегда задевало, что мои трофеи его не восхищали – напротив, он частенько ворчал, что подобное ему не по вкусу. Нет, мой отец не был охотником, это точно.
Почувствовав чье-то присутствие за спиной, я обернулся и увидел девушку. Лицо её показалось мне смутно знакомым. От неожиданности я потерял дар речи. Молчала и незваная гостья, лишь грустно улыбалась, да в больших глазах отражалось пламя камина.
Мне захотелось коснуться её руки, но не успел я осуществить свое намерение, как девушка исчезла, и одновременно в комнату вошел Фрол, который принес мне плед и грелку.
– Эээ… батюшка! – сказал он, приложив ладонь
Я стал расспрашивать, не видел ли он здесь молодую особу только что, но он ничего не сказал, кроме того, что мне надобно в постель, и что он распорядится позвать лекаря как можно скорее.
Наутро я проснулся на диване в том же кабинете. Меня разбудил Федор, рубивший дрова на улице. Каждый удар топора отдавался у меня в голове. Камин, вероятно, погас ещё ночью, комната остыла, и я ощутил, что изрядно замерз. Я дотянулся до шнурка и дернул несколько раз. Никто не явился. Несмотря на разбитое свое состояние, я встал и посмотрел в окно.
Кроме Федора во дворе не было ни души, но была видна незнакомая коляска: дорогая, запряженная парой гнедых. «Должно быть, доктор!» – подумалось мне, но я тут же отмел эту мысль – доктора не ездят в таких дорогих колясках. Надев поверх одежды халат, и закинув в рот пару виноградин с неубранной со стола тарелки (мысленно я снова обругал «дворецкого»), я переместился в гостиную.
Там меня дожидался человек: неопределенного возраста, росту среднего, рыжий, но без особых примет, разве что одет был странно: в черные высокие сапоги, и черный плащ, скрывающий его до самого подбородка. В руках он держал черную же шляпу, какие носят в городе казенные служащие. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он нервничает. Завидев меня, он подался было мне навстречу, но вдруг отступил, прижал руку правую руку к груди, а левую со шляпой убрал за спину, и, поклонившись, отрекомендовался:
– Позвольте представиться – Николай Винер, Ваш покорный слуга! – и он картинно щелкнул шпорами своих чудных сапог.
Я пожал ему руку (она оказалась прохладной на ощупь) и пригласил садиться. Взяв со стола колокольчик, я позвонил в него с некоторым раздражением: отсутствие моего дворецкого было совсем не к месту. На зов явилась кухарка Марфа. Вытирая руки о передник, она осведомилась, не пора ли ставить ли самовар, и я согласился, что пора.
– А где-то наш Фрол запропастился? – как бы невзначай осведомился я у неё, а самому в голову лезли самые неприятные картины: вот позеленевший старик с открытым ртом лежит поперек своей кровати, а вот он, царапая паркет, пытается дотянуться до двери, чтобы позвать на помощь. Всё-таки пожилой человек, почитай ровесник моих покойных родителей.
Марфу сперва удивил мой вопрос, но потом, как видно, она тоже вообразила себе бог знает что.
– А что, разве Фрол не появлялся ещё? Вчера ещё уехал за доктором! – уставилась она на меня светло-зелеными, слегка раскосыми глазами.
Перед моим взором тотчас возник новый сюжет для картины: Фрол сидит на дереве, а вокруг, сидят волки и ждут поживы, а самые матерые из них делают попытки достать старика, прыгая и клацая зубами от нетерпения.
– Ладно, чего зря болтать, ставь самовар, – сказал я, решив, что невежливо заставлять гостя ждать. Узнаю, в чем цель его визита, а уж после займусь пропавшим дворецким.