Чучельник
Шрифт:
Отшельник сидел на полу возле клетки, и казалось, молился. Я коснулся его плеча, но он продолжал бормотать, не обращая на меня ровно никакого внимания.
Винер тоже был потрясен случившимся, а теперь ещё и озабочен судьбой Афрания, которого мы оставили одного, хоть и вооруженного.
– Бедный Афраний! Всю жизнь теперь буду сожалеть о нем!
– Да не сокрушайся раньше времени – пытался я его успокоить, Афраний вооружен. Главное, чтобы коляска твоя сдюжила.
Старец тем временем встал с пола и подошел к столу.
– Кто
– Граф Алексей Опалинский, – я коснулся подбородком груди. – А это мой друг, Николай Винер, надворный советник. Позвольте узнать, кто Вы, и что мы можем сделать, чтобы хоть как-то возместить то зло, которое совершили по невежеству?
– Она обманула нас! – попытался оправдаться Николя. – Мы думали она жертва некоей Лариссы, мы же не знали, что она и есть… кстати, почему вы назвали её оборотнем? И как ей удалось улизнуть столь незаметно?
Старик как видно, все ещё был удручен происшедшим и зол на нас, потому ответил сухо и с плохо скрываемой неприязнью:
– Вы сами ответили на свой вопрос, юноша. Что вам известно об оборотнях? Только то, что в детстве ваша полуграмотная нянюшка напевала Вам на ночь? Вы думаете, что зло непременно имеет отвратительную и громоздкую форму? Нет! Нет! Тысячу раз нет!
– Простите нас великодушно, – прервал его гневную тираду Николя. – У нас в полумиле отсюда сломалась коляска. Завязла в грязи. Сторожить её остался мой человек, по моему приказу… у него есть карабин, он искусный стрелок. Что может ему грозить? Эта… тварь боится свинца?
Старик махнул рукой:
– В рассуждениях не вижу никакого смысла. Вы слышали хоть один выстрел? Нет? Так-то.
– Но коляска достаточно далеко, за окном ветер и снег с дождем – можно и не расслышать звук выстрела! – с надеждой предположил Винер.
– Раз так, то чего горевать раньше времени, завтра все узнаете. До утра оставайтесь здесь.
Мы с Винером с благодарностью поклонились старику.
Несмотря на то, что мы так опростоволосились, хозяин не стал пренебрегать правилами гостеприимства, и пригласил нас за стол, запалив масляный светильник. Под рогожей оказался каравай. На столе появился бочонок меда, и небольшие ковшики от братины. В кувшине был хмельной квас, и, выпив его пенную влагу до дна, я почувствовал, как сами собой закрываются глаза, а руки и ноги наливаются чугунной тяжестью. Засыпая, я сожалел о том, что отшельник так мало объяснил нам про оборотней, а ведь эта тема весьма увлекала меня с недавних пор.
Мне снился баварский замок барона С., та самая комната, где я чуть не расстался с жизнью. На стене висит зеркало, в котором, в свою очередь, отражается другая стена, украшенная гербом благородной немецкой фамилии.
Внезапно поверхность зеркала обретает подвижность, словно это не стекло, а зеркальная толща воды, покрытой рябью. Во сне я не чувствую страха, я чудесным образом знаю, что все это всего лишь сон – и сам замок, и все его обитатели давно существуют лишь в моей памяти. Но я почему-то не хочу подходить к зеркалу. Нет, не то, чтобы боюсь, но не хочу. Однако, все же подхожу и вижу в черной пучине зеркала чудовище: это получеловек – полуволк, с огромной головой, с ужасной пастью, из которой валит пар обжигающего дыхания. С толстого, пунцового языка капает кровь вперемежку со слюной. Глаза чудовища – имеют необычный для волка разрез – но это и не человечьи глаза: во взгляде столько ненависти
Кто-то тряс меня за плечо. Вокруг было почти светло. Напротив сидел старик – отшельник. Я посмотрел на свои руки, и облегченно вздохнул – шерсть и когти испарились. Старик смотрел на меня насмешливо.
– Доброе утречко, граф. Хорошо-ли почивали?
– Доброе утро… честно сказать, приснился кошмар. – Я попытался улыбнуться. – Что-то я не вижу Николя. Он вышел?
– Я пытался отговорить вашего приятеля, но он ничего не хотел слушать. И Вас будить отказался. Я-то старый, почти не сплю, вот и слушал целую ночь, как Ваш друг не находит себе места – ворочается и ворочается горемычный.…Эй! Погоди, я не успел сказать главного…
– Потом, святой отец, потом! – сказал я, на бегу накидывая плащ – коли буду жив, непременно навещу вас в скором времени, обещаю!
Старик покачал головою и благословил меня, размашисто перекрестив. «Меня зовут отец Михаил» – услышал я уже в сенях.
В лесу уже проснулись первые ранние птахи. На востоке небо совсем посветлело, и было украшено золотыми насечками длинных и тонких облаков. Однако мне было не до красот, все мысли мои занимал Николя, я почти бежал, стремясь догнать его. Дорога, по которой мы вчера ехали, сначала раскисла, а сейчас находилась в цепких руках первых заморозков. Мелкие лужи промерзли насквозь. Вот и поворот, миновав который я увижу щегольскую коляску Винера, и, надеюсь, его самого. Про Афрания я и загадывать боялся.
Моему взору открылась странная картина: коляски не было. Навстречу мне быстрым шагом шел Николя.
– Сбежал, сукин сын! – издалека закричал он мне. – Специально разыграл поломку, стервец! – Николя казался раздосадованным, но одновременно, мне показалось, что он рад.
– Признайся, Николя, это ведь не худшее, чего ты ожидал! – сказал я ему, когда он, запыхавшись, подошел.
– Признаться, да. Я думал, что увижу растерзанный труп, всю ночь ворочался – мерещились кишки, раздираемые волками,…чуть с ума не сошел. А коляску жаль, конечно. Дорогая вещь… но я безмерно рад, что разбойник Афраний не будет мне являться в кошмарных снах! Теперь понятно, почему он так радел за хозяйское добро!
Мы посмеялись, и отправились в Фирсановку пешком, почти налегке, если не считать моего саквояжа. В пути решили не останавливаться, чтобы успеть в деревню к вечеру, однако случилась досадная вещь: я сбил в кровь ноги, потому что был не готов шествовать несколько часов кряду и попросту одел не те сапоги. Ночевать в лесу было смерти подобно, не загрызут, так замерзнем. Идти осталось немного, только вот я слишком долго не обращал внимания на боль, и теперь был абсолютно беспомощен – до деревни мне не дойти. Я пытался отправить Николя в деревню за лошадью, но он ни в какую не соглашался – нас почти накрыли сумерки. И вдруг мы переглянулись – вдалеке сильный мужской голос выводил грустную, тягучую, словно дикий мед, песню. Голос все приближался к нам, и вскоре с нами поравнялась телега, запряженная довольно резвой кобылкой. Это было спасение.