Чучельник
Шрифт:
– Вот как? Уж, не в известном ли мне Охотничьем клубе? Говорят, что ты там вроде «держателя табакерки» вместо моего отца.
Николя склонил голову:
– Видит Бог, я не хотел этого. Мама решила, что клуб единственный путь для меня в высшее общество. Став приемником твоего отца в Клубе, я стал графом. Но в клубе свои правила, и табакерка, которую ты по ошибке принял за личную вещь отца, для меня стала талисманом.
– Интересно. А твое отсутствие
– Те люди, которые знали о нашей дружбе, увы, мертвы. Более половины в клубе – свежая кровь, приемники, некоторые приехали из Чехии и Германии.
– Почему Вы решили, что я представляю опасность? – спросил я, мучивший меня в последнее время вопрос. – Что за варварство убивать людей, которые хотят жить так, как хотят?
– Это правила Клуба. Именно благодаря неукоснительному соблюдению правил, мы противостоим злу. Наша задача уничтожить их породу на корню, а они, стремятся уничтожить нас. Всё просто… Наши враги очень сильны – они настоящие убийцы. В их рядах очень влиятельные люди! Одно слабое звено в нашей цепи – и произойдет катастрофа, подобная той, что произошла весною в Дубках.
– Я слышал, там замешана эта полька, как её, эээ…? – Я сделал вид, что не могу вспомнить имя.
– Альжбета! Она предала нас. Даже родная тетка не подозревала о вероломстве племянницы. – Он опустил глаза, и я понял, что молодая полька небезразлична ему. Но, не удержавшись, спросил-таки:
– Где она сейчас? Погибла?
– Я верю только своим глазам. – Тихо произнес Николя. – Тела я не видел, хотя, тому, что отец Михаил смертельно ранил её, есть свидетели.
– Отец Михаил? Неужели тот самый? И ты мне ничего не сказал?! Я вспомнил голос на судилище, который говорил, что мне надлежит либо быть с ними, либо умереть. Теперь я вспомнил его – то был голос отшельника.
– Прости. Я сам не знал, ведь я стал полноправным членом Клуба, позже, когда у меня появилась табакерка. – он опустил глаза. – Любой сторонний человек, который даже нечаянно узнает больше о Клубе, чем следует, почитай уже мертвец. Правила не щадят никого! Поэтому уезжай, уезжай Бога ради, и я, и матушка заклинаем тебя. Или становись одним из нас, я сделаю для этого всё, что смогу. Даже готов раздобыть тридцать третий предмет.
– Что ты сказал? – Не понял я.
– У каждого Охотника есть свой талисман, который, однако, ему не принадлежит, а служит ему, пока он жив. Потом предмет переходит к приемнику. Табакерка – это мой талисман, прости, что пришлось вернуть её себе таким образом. – Он смутился на мгновение, затем продолжал:
– Всего предметов, как и Охотников, должно быть тридцать три. Но у нас пока тридцать два – после гибели графини, кто-то присвоил себе артефакт.
– Я знаком с преотличным мастером, ювелиром. Уверен, он может помочь воссоздать любую вещь, созданную когда-либо другим человеком! – Было любопытно, насколько Николя будет откровенен со мной.
Он грустно усмехнулся:
– Все предметы обладают особыми, присущими только им свойствами, поэтому изготовление копии не выход, увы.
– И что вы намерены делать? – спросил я, словно меня это не касалось.
– Искать оригинал! – усмехнулся Николя. – А ты… уезжай, Алексей, я напишу, когда все поутихнет. Впрочем… адреса не оставляй, так будет надежнее.
Я проводил Николя к задней калитке, мы распрощались, и я, не оглядываясь, зашагал к дому, читать послание Эльзы Винер.
На дорожке сада я остановился: мне показалось, что в кустах акации кто-то прячется. Я постоял немного, но шорох больше не повторился. «Верно, виною всему мои расшатанные нервы», подумалось мне, и я поспешил к своим покинутым гостям, чете Ивакиных, которые уже клевали носами за карточным столом.
Извинившись за свое долгое отсутствие и за нерасторопность слуги, так и не угостившего их чаем (назавтра я решил уволить нерадивого Ричарда), я пообещал навестить их в ближайшее время, и, проводив, остался, наконец, наедине с письмом.
Развернув его, я с нетерпением принялся за чтение, сулившее мне объяснение того, чего я не мог объяснить. Письмо было небольшим, и я прочел его быстро. Ничего такого, что могло бы меня заинтересовать, в нем не было. Мадам Винер извинялась за то, что «была вынуждена изъять предмет», и горячо просила о том, чтобы я «уехал как можно скорее и как можно дальше». Я скомкал письмо, и сжег его, как обещал. Затем опустил руку в карман и извлек часы графини. На стене отразилась огромная копия диска на цепочке. Туда – сюда раскачивал я диск, как это делала графиня, когда я ехал с нею в карете. Я почувствовал, как веки мои слипаются, и еле смог остановится и убрать часы в карман. Потом вдруг услышал, как мне показалось подавленный зевок. Я схватил со стены саблю, и, закрутив ею штору, рванул её, что есть мочи, вниз, оказавшись лицом к лицу с Ричардом.
– Ах ты, сукин сын! – я схватил его за грудки, и хорошенько встряхнул. – Значит ты, пес, за мной шпионишь? Кто приказал?! – для верности я приложил его к стене, отчего слегка посыпалась штукатурка.
Ричард, раздувая ноздри, и скаля зубы, молчал. Глаза его сверкали ненавистью и самодовольством, словно он издевался надо мною. В тот момент он был похож на оборотня в момент превращения, куда только делись его манерность и внешний лоск?