Чудаки с Улики. Зимние птицы
Шрифт:
Василек надоедал Мишутке, поминутно спрашивая, не видит ли тот, наконец, Цветочное озеро?
Мишутка вдруг закричал, что показалась узенькой полоской вода. Людмила тоже увидела озеро, потом Акулина, однако не могли они разглядеть знакомого с детства нежно-розового полыхания цветов. Людмила с тревогой в голосе тоже пристала к Мишутке: да неужели он еще так и не видит с ее плеч лотосы?
— Дайте Мишке очки, — съязвил серьезный Петруша.
— Может, еще не расцвели? — сомневалась Люсямна.
— Что ты говоришь, доча! — отмахнулась свободной рукой мать. — Самая пора.
Замученный вопросами, парнишка отвечал: перед ним чистое озеро. Да хоть бабку Акулину посади на плечи Людмиле, все равно ничего не разглядит…
Людмила остановилась на мшистом, пружинящем берегу. Надо бы ей снять с плеч сына, она стоит, держит его за коленки и смятенно смотрит на озеро — ни травинки, ни былинки… Она смотрит на релки — на то ли заветное место привела своих детей?
Перед ней знакомый овальный разлив озера, но лотосы как будто никогда не росли. В голову Людмилы запало сомнение: может, не видела она лотосов наяву, а приснились ей? Может, сказки Акулины представились ей былью?
— Были! Были!.. — с отчаянием твердит Людмила.
Подошли удальцы с Акулиной. Старушка присела на кочку и, отмахивая березовой веткой мошкару, выдохнула:
— А-на-на!..
— Акулина! — пристала Людмила к нанайке, спустив на мох Мишутку. — Ведь были лотосы? Мать твоя видела, ты много раз видела, и я лотосами любовалась. Ведь были, Акулина?..
Старушка смотрела перед собой, мошкару не замечала, не затягивалась трубкой; казалось, ее вовсе не трогала взволнованность Людмилы.
А релки всё плыли куда-то, и молчало озеро. Василек, глядя на затравевший гусеничный след, воображал, что грозный дракон не смог уберечь лотосы и, побитый, опозоренный, уполз в далекие релки умирать. Ничто не могло рассказать, какая трагедия случилась с древними цветами. Людмиле казалось: было непоправимое, настолько страшное, что она своим умом не в силах постигнуть. С лотосами погибло нечто державшее в крепкой спайке мир, дарившее вечность природе. А что же будет теперь?
— Вот и пришли к разбитому корыту, — промолвил Петруша.
Акулина по-старчески тяжело поднялась с кочки и отправилась берегом. Вернулась с черной коробочкой, похожей на перечницу. В коробочке стучали семена лотосов.
— Цветы, однако, ондатры съели, — глухо проговорила нанайка. — Корни у цветов крахмалистые, вкусные…
Людмила расширенными глазами уставилась на Акулину и вдруг нервно расхохоталась. Гигантские динозавры не слопали лотосы, мамонты не выловили своими хоботами, ледник не задавил, а маленькая зверушка, похожая на крысу, уничтожила…
Дети молча ходили у озера, к чему-то прислушивались, чего-то ждали. Сколько чудес рассказывала им мать о лотосе, а привела к пустому озеру. Мать видела живые лотосы, а дети ее, наверно, никогда не увидят, разве на картинке или в кино…
Людмила взяла у Акулины коробочку, потрясла над ладонью, семена из отверстий не выпадали. Тогда с хрустом раздавила и выбрала из скорлупы несколько сморщенных горошин. Она где-то прочла, что лотосовые семена могут веками лежать в иле, могут и неожиданно дать ростки. Мать раздала детям по горошине.
— Бросайте
К лодке шли устало: донимал зной, и волшебных цветов не повидали, и голубики не набрали. Над травой порхали стрекозы, белыми куделями цвели рябинолистник и медуница. Природа была прежней, но для Людмилы и Акулины она опустела, стала скучной.
Из-за тростника выплыл на оморочке егерь Козликов. На дне суденышка мокрая, замусоренная сеть. Лицо у Козликова, как всегда при встрече с Людмилой, сделалось простовато-стеснительным.
— Далеко ли ходили? — приветливо улыбался егерь.
— На Цветочное, — сухо ответила Людмила. — Голое озеро…
У Людмилы зачерствели губы, в сухих глазах тоска. Села за весла и гребла рывками, сильно.
Егерь с недоумением и жалостью смотрел вслед уплывающей лодке, невольно чувствуя себя виноватым в гибели лотосов.
Ревизия
Председатель Пронькин сидел вечером в правлении колхоза и в который раз уже слушал разговоры-пересуды о непутевой жизни Милешкиных: сам странствует по тайге — может, и верно колышки вбивает на БАМе, а может, разбойничает в темных переулках да шлет домой награбленные деньги; Людмила все никак не простится с детскими забавами; женщина без царя в голове, и в личном хозяйстве у нее ералаш. Доверили амбар — всего на два месяца доверили, — и то успела растранжирить колхозного добра на пятьсот рублей.
— Войны не видала, в поле гнилую картошку с голодухи не собирала, — заявил бухгалтер Евдокимыч сердито, зыркнув через очки на Пронькина, — потому Людка не знает цену рублику и зернышку, потому и живет без оглядки.
— Что ни говори, а честная душа у Людмилы, — заступился председатель, закрывая свой кабинет. — Одна беда: шибко много в ее характере женщины. Где уж нам Людмилу понять.
Пронькин шагал по улице и вспоминал, как зимой товарищ из района читал в клубе лекцию о жизни народов в капиталистических странах, где есть несусветные богачи и в то же время миллионы стариков и детей умирают от голода. Лекция произвела сильное впечатление на слушателей. Старушки, вдоволь натерпевшиеся за свой век, вздыхали и украдкой вытирали глаза. В самую тишину с переднего ряда стульев, где густо копошились ребятишки, встала рослая, красивая женщина — под размахом темных густых бровей жгучие глаза, движения быстры и уверенны. Она вышла на сцену и зло, чуть ли не сквозь слезы, выкрикнула:
— Где наша совесть, люди!.. Там детишки гибнут, — протянула руку куда-то на запад, — а мы лопаем, что душа пожелает, и спокойно дрыхнем…
— Чего ты к нам пристала! — послышался с дальних рядов голос мужчины. — Сами-то едва оперились…
— Тебе ли, Мила, говорить о помощи? — выкрикнула бойкая бабенка. — У самой-то паук на цепи да блоха на аркане.
Колхозники добродушно посмеивались, и Людмила смеялась.
— Ваша правда, — весело призналась она. — Сегодня с последними копейками сбегала в магазин… Так я где живу, милые вы мои?