Чудаки с Улики. Зимние птицы
Шрифт:
Егерь затянулся несколько раз, поплевал на окурок, бросил и растер каблуком болотного сапога с засученными голенищами.
— Какие уж тут шутки!.. — рассеянно сказал Козликов. — Браконьеров ловил. Понаставили в заливах сетей, а сами куда-то посмывались. От сетей какая польза. Меня ценят за протоколы, а сетки что… — Он пнул ногой мокрый мешок. — Да об чем я завел, Людмила! Разве для того я ждал тебя… Может, сейчас наша судьба решается, а я об чем завел! — Козликов шумно вздохнул и подсел поближе к Людмиле, достал из куртки пачку с папиросами, быстро закурив, заметил нервно, шутливо: — Вспыхнет склад —
— Уже две! — усмехнулась Людмила.
— Ты, конечно, знаешь, кто ты для меня, — вовсе обезголосился от волнения Козликов. — Выходи за меня… Все до копейки выплачу. Пойду в колхоз слесарем по совместительству. Я работы не боюсь. В город уедем…
— А что делать будем с моими удальцами? — спросила Людмила, тронутая отчаянным признанием Козликова.
— Дети… Дети не помеха. — У егеря был такой несчастный вид, словно ждал он спасения от петли.
Людмиле стало жалко его.
— А Милешкина куда денем?
— Да разве это муж, который бывает дома годом да родом? Заявится разодетым фраером, позубоскалит, посмеется над колхозниками и снова исчезнет неизвестно куда…
— Он на БАМе.
— Да хоть и на БАМе, все равно Милешкин тебе не пара, он закоренелый бродяга. Детей бросил…
— Правду говорите, Козликов, непутевый Милешкин… Однако первые годы после женитьбы мы с ним душа в душу жили. Вы бы видели, Козликов, как этот баламут радовался первенцу Васильку! Ведь он каждое утро прибегал ко мне за двадцать километров в районную больницу. Днем пашет, а ночью по кочкам, по болоту — ко мне. — Людмила замолчала, не в силах говорить от слез в горле, устало улыбнулась, глядя мимо Козликова, на светлеющую промоину в небе.
— Куда же нам девать, егерь, мое былое с Милешкиным? Некуда. До смерти останется со мной. И дети сковали нас по рукам и ногам. — Как бы спохватившись, Людмила вскинула глаза на подавленного Козликова, ласково сказала ему, впервые обратясь на «ты»: — Спасибо тебе от души, что пришел ко мне в трудный час… Иди спать, уже светает.
Козликов ознобно встряхнул плечами, походил возле крыльца, поднял мешок с сетками, но удаляться медлил.
— Может, подумаешь, Мила? Зачем сразу ответ, я подожду.
Людмила молчала.
— Ну, прости, если что не так ляпнул. — Козликов ушел, шаркая болотными сапогами по росной земле.
Накатывалось утро, загорланили по всей деревне петухи, где-то поблизости, в кустах орешника, вскрикивал простуженным криком фазан.
Око «орбиты»
Пока Люсямна собирала завтрак на стол, Людмила сняла с березы ситцевый полог, посбрасывала на гусиную траву постель. Удальцы носились по ограде, спрашивая друг у дружки:
— Ты не видел тужурку?.. А где мой ремень?..
Мать уложила в сетку покрывало и полог, в рюкзачок Василька задымленный котелок, две алюминиевых миски и пять ложек, пачку чая, сахара и полбулки хлеба — собиралась Людмила, как на рыбалку. За порогом избы она спохватилась:
— Куда же я вас, ребятки, повела? Без адреса-то как найдем Милешкина на дороге в три тысячи километров? — Поставила на землю сумки и вернулась в избу.
Дети помогали
Белая «Заря», на воздушной подушке, примчалась с верховья Кура. Людмила и удальцы зашли в салон. «Заря», отчалив от берега, натужно загудела, высоко приподнявшись, полетела — замелькали тальники, полосатые створы, плывущие бревна… Милешкины кричали «ура» и хлопали в ладоши. Неожиданно захотели есть. Людмила накупила в буфете пирожков с мясом, пряников, лимонада в бутылках, и устроили веселое застолье.
«Заря» лихо обогнала буксир, тянувший длинный плот кедровых бревен; мимо мчались разукрашенные под игрушки городские лодки; на лугах и в дубовых релках паслись стада пестрых коров. С берега рыбаки грозили кулаками вслед стремительной «Заре»: ее волны распугивали рыбу.
Мишутка ни разу не вспомнил о деревне и о своем доме — дом для него там, где мать. Люсямна и Василек притихли, сидели как сироты. А тут еще мама Мила стала на редкость задумчивой — смотрела в окно и не слышала, что спрашивал у нее Мишутка, теребя за руку.
Собралась Людмила к мужу неожиданно и легко. Вздумалось ей — и помчалась. Но теперь, сидя в чистом салоне, она не знала, что делать ей в городе, где искать своего Милешкина, и сильно затосковала о Павловке.
Под вечер «Заря» вылетела на Амур, плавно и тяжело раскачиваясь на мутных волнах. Пассажиры столпились на корме и носу, любуясь портовыми кранами, смахивающими на стадо вспугнутых у водопоя доисторических зверей с длинными шеями. При виде города, парадного и чужого, Людмила почувствовала себя совсем беспомощной, от нервного напряжения у нее мелко дрожали ноги, руки сделались влажными. Зато Мишутка минуты не молчал, надоедал матери вопросами.
Выбрались на привокзальную площадь. Людмила присела на скамью, чтобы собраться с духом и осмотреться. Раньше она приезжала в город всего-то ничего, и сколько ни бывала, всегда чувствовала себя как первый раз, неуверенно, а тут еще солнце клонилось к закату, дети голодные, ни ночлега, ни приюта…
— Сейчас, удальцы-молодцы, едем прямо в гостиницу! — наигранно-бодро объявила Людмила. — Поужинаем, выспимся хорошенько, а завтра найдем контору и узнаем, где наш Милешкин, наш бедолажный отец прохлаждается. Вы не разбегайтесь, я займу очередь на легковушку.
Обтягивая на себе коричневый с белыми полосками джемпер, Людмила размашисто пошла к длинной очереди.
Удальцы сидели на скамье в молчаливом ожидании. Им было странно и непонятно видеть, как люди стояли толпой и молчали — не разговаривали, не приветствовали друг друга. В деревне не так: там если двое встретятся, уже тары-бары, а трое — базар. И попробуй-ка не поздороваться со старшим, да он тебе живо уши надерет, еще и матери пожалуется, она добавит. Городские ребятишки бегали и не здоровались — им сходило. Чудно это видеть Милешкиным.