Чудеса света, ангелы и Царь Царей
Шрифт:
Папа подписал согласие на операцию. Операция продолжалась около двух часов, и меня, наконец, извлекли на свет. Родился я весом 12 фунтов[184], поразив и врачей, и папу с мамой. Об этом случае даже написали местные газеты, обозвав меня в заголовках «младенец-гигант». Я родился с огромной головой, и потому родители нарекли меня детским именем А-Пао, «пао» как в слове пао дань — «пушечное ядро». Иногда они ещё называли меня Пао-Пао.
В 50-х годах ХХ в. родители бежали в Гонконг с материка и устроились на работу во французское консульство: папа стал поваром, а мама служанкой — небывалое везение для беженцев в те годы. Финансовое положение моих родителей было весьма плачевным, но всё же я родился в богатом особняке на пике Виктория. Правда, хозяева жили в главном доме, внушительном и просторном,
Папа с мамой дали мне детское имя А-Пао, а ещё иногда они называли меня Пао-Пао
То есть, мы с хозяевами жили на одной территории, и они были к нам очень добры, однако по социальному положению мы принадлежали к двум разным мирам.
А сейчас — небольшое отступление.
Кесарево сечение стоило несколько сотен гонконгских долларов — цена, для моих родителей неподъёмная. Оперировала маму женщина, у которой не было своих детей, и она предложила папе сделку: если меня отдадут ей, она не только не потребует денег за операцию и за проживание в больнице, но ещё и доплатит родителям 500 гонконгских долларов. Это была внушительная сумма, и папа всерьёз раздумывал над этим предложением. В те времена бедняки часто продавали детей в богатые семьи — это был отличный способ раздобыть денег и в то же время обеспечить ребёнку хорошее будущее. К счастью, мои родители в конце концов отказались от предложенной сделки. Я был их первым общим ребёнком, и к тому же, оказался бодрым и энергичным малышом, им было жалко меня продавать. Папины друзья поддержали их решение:
— Ведь это, может быть, твой последний ребёнок! — Моей маме было тогда уже сорок лет. — Он родился двенадцатимесячным и двенадцати фунтов весом! Когда вырастет, наверняка станет совершать великие дела!
Друзья дали папе денег, чтобы он расплатился со всеми долгами и чтобы я смог расти рядом с кровными родителями.
В нашем домике всегда было очень чисто. Он был довольно тесный: мы втроём ютились на пространстве чуть более 10 кв м. Мебель, которую папа мастерил своими руками, мама всегда натирала до блеска. В комнатке не поместилось бы две кровати, поэтому мы спали на двухъярусной кровати: папа с мамой на верхнем ярусе, а я — внизу. По ночам я громко плакал и ворочался, не давая покоя обитателям дома: я мешал спать не только родителям, мои вопли частенько долетали даже до семьи консула, не давая им уснуть. Консул и его семья были людьми предельно воспитанными и деликатными, но даже они иногда спускались к нам удостовериться, что всё в порядке. Папе с мамой становилось очень неловко. Иногда я орал так громко, что меня слышали даже обитатели соседних домов, и в ночи до нас доносились сердитые крики:
— Да чей это ребёнок надрывается?! Надоели уже!
Тогда мама брала меня на руки и выходила во двор. Там, пристроившись где-нибудь в дальнем углу, она аккуратно обмахивала меня, пела и баюкала, пока я не погружался в сон. Я тогда был уже довольно тяжёлым, днём мама трудилась без передышки, а по ночам ей приходилось таскать на руках меня, она очень уставала.
С детства в моей памяти глубоко запечатлелся образ отца, целыми днями хлопотавшего на кухне, и образ матери, проводившей дни напролёт в прачечной перед грудой белья. Когда я немножко подрос, мама стала брать меня с собой. Пока она стирала, чистила, гладила, складывала, я ползал у неё под ногами, так что она всякий раз рисковала споткнуться об меня и упасть. Иногда, пока она не видела, я поедал с пола клочки бумаги и кусочки мыла. Мама из-за этого очень переживала. Наконец она нашла способ утихомирить меня: она сажала меня в ванночку, до краёв наполненную водой. Мне это ужасно нравилось, я радостно шлёпал по воде ручонками и играл, а мама в это время могла хоть немного перевести дух.
Папа говорит, что в детстве я был очень похож на маму. Я родился пухленьким, с небольшими глазёнками и с длинной шевелюрой. Стыдно признаться, но мама так любила меня, что до трёх лет кормила грудью. Уже и молока не оставалось, а я всё не отступал. Иногда в редкие часы досуга мама садилась поиграть в маджонг с соседями, а я подбегал и распахивал на ней одежду, чтобы напиться молока.
Когда мне исполнилось года четыре, папа стал
В детстве соседи спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Я отвечал, что хочу стать летающим человеком.
— Как-как? Летающим? — переспрашивали меня.
— Да, летающим! Который летает высоко-высоко.
— Но только ты сейчас пока не летай, — предостерегали меня, — а то упадёшь и разобьёшься. Вот вырастешь — и будешь летающим человеком.
— Ладно, — кивал я.
Соседи говорили, что, хоть я и непослушный, зато очень умный.
Детство проказника А-Пао длилось недолго. Когда папа с мамой убедились, что я не создан для прилежной учёбы, они придумали для меня другой выход.
И этот «выход» привёл меня прямиком к десяти годам «беспросветной» жизни, но именно эти десять лет сделали из меня Джеки Чана.
ШКОЛА КИТАЙСКОЙ ОПЕРЫ
Уже после первого класса начальной школы я остался на второй год, а вскоре и вовсе покинул школу, поскольку своим баловством доставлял всем слишком много хлопот. Тогда же папа получил очень хорошее предложение: его пригласили работать шеф-поваром в американском консульстве в Австралии.
Таким образом, перед отцом открывалась перспектива прекрасных заработков и широких возможностей. Но вместе с тем это означало, что ему придётся покинуть Гонконг и на какое-то время расстаться со мной и с мамой. Именно тогда родители всерьёз задумались о моём будущем. Если я не могу остаться в школе и решительно не способен нормально учиться, что же тогда со мной делать и куда пристроить?
Папины друзья посоветовали отдать меня на обучение мастеру Юй Джим-Юэню в школу китайской оперы. Суровый надзор учителя укротит мой упрямый характер, к тому же там меня обучат ремеслу. Это было закрытое учреждение типа интерната, где я должен был жить постоянно, так что, отдав меня туда, родители фактически продавали меня в рабство. Это звучит жестоко, но у них на тот момент не было выбора.
Однажды утром папа объявил, что собирается взять меня на прогулку. Вне себя от счастья, я побежал в дом, переоделся в свой любимый ковбойский костюм и, сияя от радости, вышел из дома с игрушечным револьвером в руках. По дороге папа ни разу не сделал мне ни одного замечания и охотно купил мне пирожок со сладкой начинкой, который я попросил по дороге. Это было невероятно. Так мы дошли до школы китайской оперы. Когда мы прошли внутрь, я увидел много мальчиков и девочек в белых футболках и чёрных штанах, которые стояли в ряд и отрабатывали удары ногой. Это было внушительное и волнующее зрелище. Я радостно бегал среди них, и мне было ужасно весело. Мне не хотелось оттуда уходить.
— А что если я отдам тебя в эту школу? — поинтересовался папа.
— Это было бы здорово! — воскликнул я.
Когда мы пришли в школу во второй раз, родители подписали контракт. Учитель предложил выбрать срок контракта: 3, 5, 7 или 10 лет. Папа спросил у меня:
— Пао-Пао, на сколько ты хочешь здесь остаться?
— Навсегда! — выпалил я не раздумывая.
Глаза моих родителей наполнились печалью и сожалением, но они всё же подписали контракт с учителем. Я в то время не знал, что после подписания контракта я становился «частной собственностью» учителя, и в последующие десять лет учитель имел право даже безнаказанно избить меня до смерти.