Чудеса в решете
Шрифт:
— Тссс! Не будемъ говорить объ этомъ. Мнѣ самому тяжело. Постой, я принесу изъ столовой другую бутылку. Эта суха, какъ блескъ моихъ глазъ.
Слѣдующую бутылку пили молча. Я думалъ о своемъ непривѣтливомъ суровомъ будущемъ, о своей любимой женѣ, которую долженъ потерять, — и тоска щемила мое сердце.
Воздуходуевъ, не произнося ни слова, только поглядывалъ на меня да потиралъ свой синій жесткій подбородокъ.
— Ахъ! — вздохнулъ я, наконецъ. — Если бы я пользовался такимъ успѣхомъ…
Онъ странно поглядѣлъ на меня. Лицо его все мрачнѣло и мрачнѣло — съ каждымъ выпитымъ
— Ты бы хотѣлъ пользоваться такимъ же успѣхомъ?
— Ну, конечно!
— У женщинъ?
— Да.
— Не пожелалъ бы я тебѣ этого.
— Безпокойно?
Онъ выпилъ залпомъ стаканъ вина, со стукомъ поставилъ его на столъ, придвинулся, положилъ голову ко мнѣ на грудь и, послѣ тяжелой паузы, сказалъ совершенно неожиданно:
— Мой успѣхъ у женщинъ. Хоть бы одна собака посмотрѣла на меня! Хоть бы кухарка какая-нибудь подарила меня любовью… Сколько я получилъ отказовъ! Сколько выдержалъ насмѣшекъ, издѣвательствъ… Били меня. Одной я этакъ-то сообщилъ свой адресъ, по обыкновенію гипнотизируя ее моимъ властнымъ тономъ, a она послушала меня, послушала, да — хлопъ! А самъ я этакъ вотъ назначу часъ, дамъ адресъ и сижу дома, какъ дуракъ: a вдругъ, молъ, явится.
— Никто не является? — сочувственно спросилъ я.
— Никто. Ни одна собака. Вѣдь я давеча при тебѣ бодрился, всякіе ужасы о себѣ разсказывалъ, a вѣдь мнѣ плакать хотѣлось. Я вѣдь и женѣ твоей успѣлъ шепнуть роковымъ тономъ "Старомосковская, семь, жду въ десять". А она поглядѣла на меня, да и говорить: "Дуракъ вы, дуракъ, и уши холодныя". Почему уши холодныя? Не понимаю. Во всемъ этомъ есть какая-то загадка… И душа у меня хорошая, и, наружностью я не уродъ — a вотъ, поди жъ ты! Не везетъ. Умомъ меня тоже Богъ не обидѣлъ. Наоборотъ, нѣкоторыя женщины находили меня даже изысканно-умнымъ, остроумнымъ. Одна баронесса говорила, что сложенъ я замѣчательно — прямо хоть сейчасъ лѣпи статую. Да что баронесса! Тутъ изъ за меня двѣ графини перецарапались. Такъ одна все время говорила, что "вы, молъ, едва только прикоснетесь къ рукѣ — я прямо умираю отъ какого-то жуткаго, жгучаго чувства страсти". А другая называла меня «барсомъ». Барсъ, говоритъ, ты этакій. Ей Богу. И какъ странно: только что я съ ней познакомился, адреса даже своего не далъ, a она сама вдругъ: "Я, говорить, къ вамъ пріѣду. Не гоните меня! Я буду вашей рабой, слугой, на колѣняхъ за вами поползу"… Смѣшныя онѣ всѣ. Давеча и твоя жена "Отъ васъ, говорить, исходитъ какой-то токъ. У васъ глаза холодные, и это меня волнуетъ"…
Послѣ долгихъ усилій я уловилъ-таки взглядъ Воздуходуева. И снова читалось въ этомъ взглядѣ, что Воздуходуевъ уже усталъ отъ этого головокружительнаго успѣха, и что ему немного жаль взбалмошныхъ безвольныхъ, какъ мухи къ меду, льнущихъ къ нему женщинъ…
Съ нѣкоторыми людьми вино дѣлаетъ чудеса.
МАТЕРИНСТВО
Двѣ крохотныхъ дѣвочки сидятъ на подоконникѣ, обратившись лицами другъ къ другу, и шепчутся.
— Твоя кукла не растетъ?
— Нѣтъ… Ужъ чего, кажется, я ни дѣлала.
— Я тоже. Маленькая все, какъ и была. Ужъ я ее и водой потихоньку
— Какихъ гвоздей?
— Никакихъ. Это дядя Гриша такъ говоритъ: пусто — и никакихъ гвоздей!..
Серафима, сидящая слѣва, угнетенно вздыхаетъ:
— А живыя дѣти растутъ.
— Весело! Сегодня дите два аршина, завтра сто — весело!
— Когда выйду замужъ, будутъ у меня дѣтишки — одна возня съ ними.
— Симочка, — шепчетъ другая, глядя вдаль широко раскрытыми глазами. — А сколько ихъ будетъ?
— Пять. У одного будутъ черненькіе глазки, a у другого зелененькіе.
— А у меня будетъ много-много дитѣвъ!
— Ну, не надо, чтобы у тебя много! Лучше у меня много.
— Нѣтъ, у меня! У одного будутъ розовые глазки, у другого желтенькіе, у другого бѣленькіе, у другого красненькіе.
Зависть гложетъ сердце Симочки:
— А я тебя ударю!
Дергаетъ свою многодѣтную подругу за волосы. Плачъ. Святое материнство!
— Федоръ Николаичъ! Вы уже во второмъ классѣ? Поздравляю.
— Да, Симочка. Вы говорили, что когда я чего-нибудь достигну, вы… этого… женитесь на мнѣ. Вотъ… я… достигъ..
— Поцѣлуйте мнѣ… руку… Федоръ Николаичъ.
— Симочка! я никогда не унижался съ женщинами до этого, но вамъ извольте — я цѣлую руку! Мнѣ для васъ ничего не жалко.
— Разъ вы поцѣловали, намъ нужно пожениться. Какъ вы смотрите на дѣтей?
— Если не ревутъ — отчего же.
— Слушайте, Федоръ Николаичъ… Я хочу такъ: чтобы у насъ было двое дѣтей. Одинъ у меня отъ васъ, a другой у васъ отъ меня.
— Я бы, собственно, трехъ хотѣлъ.
— А третій отъ кого же?
— Третій? Ну, пусть будетъ нашъ общій.
— Одѣну я ихъ такъ: мальчика въ черный бархатный костюмчикъ, на дѣвочкѣ розовое, съ голубымъ бантомъ.
— Наши дѣти будутъ счастливыя.
— Въ сорочкахъ родятся.
— И лучше. Пока маленькія — пусть въ сорочкахъ и бѣгаютъ. Дешевле.
— Какой вы практикъ. А мнѣ все равно. Лишь бы дѣти. Святое материнство!
Разговоръ съ подругой:
— Симочка! Когда ты выйдешь замужъ — у тебя будутъ дѣти?
— Конечно! Двое. Мальчикъ — инженеръ съ темными усиками, матовая блѣдность, не куритъ, медленныя благородныя движенія; дѣвочка — извѣстная артистка. Чтобы такъ играла, что всѣ будутъ спрашивать: "Господи, да кто же ея мать? Ради Бога, покажите намъ ея мать". Потомъ я ее выдамъ замужъ… За художника: блѣдное матовое лицо, темные усики, медленныя благородныя движенія, и чтобы не курилъ. Святое материнство!
— Я, конечно, Сережа противъ дѣтей ничего не имѣю, но теперь… когда ты получаешь сто сорокъ да сестрѣ посылаешь ежемѣсячно двадцать восемь… Это безуміе.
— Но, Симочка…
— Это безумно! понимаешь ты? До безумія это безумно. Постарайся упрочить свое положеніе и тогда…
Святое материнство!
— Сережа! Мнѣ еще 27 лѣтъ, и у меня фигура, какъ у дѣвушки… Подумай, что будетъ, если появится ребенокъ? Ты не знаешь, какъ дѣти портятъ фигуру…