Чудесный вечер
Шрифт:
Скрывшись где-то в траве, свою последнюю летнюю арию репетировало какое-то насекомое. В сплетении ветвей над моей головой слышались «Тап! Тап! Тат-тат-т-т-тат!» работящего дятла и колыбельная сонного дрозда.
Сумерки сгущались. Над травами и деревьями плыла доносившаяся из города музыка колоколов. С северного берега реки едва долетали густые гудки проходящих мимо пароходов. Дальний раскат орудийного выстрела возвестил о завершении очередного июньского дня.
На кончике моей сигареты то и дело вспыхивал красный огонек.
И вдруг меня охватило странное чувство узнавания, какое-то приглушенное ощущение того, что все это я уже видел. Я поднял голову и медленно обернулся.
Рядом со мною кто-то сидел. Мой разум пытался и не мог ничего вспомнить.
Что-то — Бог знает что! — тревожило меня, такое смутное и такое знакомое, такое ускользающее и такое будоражащее. И теперь, когда я без особого интереса взглянул на сидевшего рядом со мной, мне в душу, совершенно беспричинно, закралось дурное предчувствие, смешанное со страстным желанием во всем разобраться, и я глубоко вздохнул и вновь тревожно повернулся лицом к угасавшему закату.
Мне показалось, что мой вздох повторился, как эхо, но не обратил на это внимания. Потом я снова вздохнул и уронил погасшую сигарету на гравий к своим ногам.
— Вы что-то сказали мне? — произнес кто-то тихим голосом так близко, что я вздрогнул и резко развернулся к говорившему.
— Нет, — помолчав, ответил я.
Это была женщина. Я не различал ее лица, но заметил на одном из пальцев ее сцепленных рук, бессильно лежавших на коленях, блеск огромного бриллианта. И тут же узнал ее. Не нужно было разглядывать поношенное черное платье и мертвенно-бледное лицо, светлым пятном выделявшееся в полумраке, чтобы понять: именно ее я нарисовал у себя в блокноте.
— Вы… Вы не против, если я поговорю с вами? — робко спросила она.
Меня тронула безнадежная тоска в ее голосе, и я ответил:
— Нет, конечно, нет. Могу я что-нибудь сделать для вас?
— Да, — сказала она, немного приободрившись. — Если только… Если захотите.
— Если это в моих силах, — весело проговорил я. — И что это? Немного денег?
— Нет, совсем нет, — возразила она, вздрогнув и отодвинувшись.
Слегка удивленный, я извинился и вынул руку из кармана, где лежали мелкие монеты.
— Я всего лишь… Я только хочу, чтобы вы взяли это, — она вынула из выреза платья и протянула мне тонкий пакет. — Здесь два письма…
Меня это изумило.
— Я?
— Да. Если вы не против…
— И что я должен с ними сделать? — недоверчиво уточнил я.
— Этого я не могу вам сказать. Я только знаю, что должна передать их вам. Так вы их возьмете?
— О да, я возьму их, — рассмеялся я. — Мне надо будет их прочесть? — добавил я и подумал: «Ловко придумано, чтобы выудить деньжат».
— Нет, — медленно произнесла
— И кому же? Кому-нибудь?
— Нет, не кому-нибудь. Когда время придет, вы узнаете, кому их надо передать.
— Значит, мне придется хранить их, ожидая дальнейших указаний?
— Собственное сердце подскажет вам, — еле слышно вымолвила она.
Она продолжала держать пакет, и, чтобы ее успокоить, я взял его. Он был мокрый.
— Письма упали в море, — пояснила она. — Там была и фотография, отправленная вместе с ними, но от соленой воды она побелела. Вы не возражаете, если я попрошу вас еще кое о чем?
— Я? О нет, не возражаю.
— Тогда отдайте мне, пожалуйста, тот рисунок, где вы изобразили сегодня меня.
Я снова рассмеялся и спросил, как она об этом узнала.
— Я там похожа? — спросила она.
— Уверен, что очень похожи, — с чистой совестью ответил я.
— Так вы мне его дадите?
Отказ вертелся у меня на кончике языка, но потом я прикинул, что сделанных мною рисунков и без этого вполне хватит на целую полосу, так что я отдал ей набросок, кивнул на прощанье и встал. Она тоже поднялась со скамьи, бриллиант на пальце ярко сверкнул во тьме.
— Вы уверены, что ни в чем не нуждаетесь? — с ноткой добродушного сарказма спросил я.
— Вот! — прошептала она. — Слушайте! Вы слышите колокольный звон в монастыре?
Я вгляделся в непроглядную тьму.
— Нет здесь никакого колокольного звона, — уточнил я. — И уж тем более здесь нет монастырских колоколов. Мы в Нью-Йорке, мадмуазель… — я приметил ее французский акцент. — Мы с вами сейчас находимся в стране протестантов-янки, и колокола здесь совсем не такие приятные, как во Франции.
Я повернулся к ней, чтобы любезно попрощаться… Она исчезла.
Глава III
— Вы когда-нибудь рисовали трупы? — поинтересовался Джеймисон, когда на следующее утро я пришел к нему в кабинет с рисунками зоопарка на целую полосу.
— Нет, — угрюмо ответил я. — И не собираюсь.
— Давайте посмотрим вашу полосу по Центральному парку, — как обычно, мягко произнес Джеймисон.
Я выложил рисунки. С точки зрения искусства, ценности они не представляли, но Джеймисону, как мне стало ясно, понравились.
— Вы сумеете завершить их в первой половине дня? — озабоченно спросил он.
— Пожалуй, да, — устало согласился я. — Что-нибудь еще, мистер Джеймисон?
— Труп, — сказал он. — Мне нужен рисунок к завтрашнему дню… Законченный.
— Какой труп? — резко бросил я. Только кроткий взгляд Джеймисона заставил меня сдержать свое негодование.
Мы уставились друг на друга в упор. Джеймисон, слегка приподняв брови, провел ладонью по лбу.
— Мне он нужен как можно скорее, — почти ласково проговорил он.