Чудно узорочье твое
Шрифт:
— Полон на борта расставляйте, — сухим голосом произнес Святослав.
«Бой начнется, полону все равно не жить», — успокаивал он совесть.
Жен и детей постарше потащили к краям. Полетела булгарская речь, о чем стенали несчастные, несложно догадаться. Там свои готовились дать последний бой, и у них были все шансы победить. Теперь их больше, чем находников, в разы больше, а корабли русичей тяжелобоки, нагружены добычей и полоном. Но цена победы — жизни тех, кто стоит на корме, обреченных полонянок и их детей.
— Играть громче! — рявкнул князь.
Загремели
— Весело идем! — подмигнул князю Твердяй.
— Весело, — мрачно отвечал Святослав, и тут его взгляд столкнулся с женским взглядом — карие очи опалили неприкрытой ненавистью. Красивая молодая баба, голова покрыта тонким дорогим убрусом[2] — не из простых, из нарочитых, видно ее муж не решился сгубить такую красоту, просто бросил в горящем граде, а, может, раньше погиб. Брови красавицы нахмурены, нос горделиво вздернут, на губах злая улыбка. Мгновение. И женщина прыгает за борт.
— Куда! — ахнули рядом воины.
Ее подруги испуганно уставились в черноту воды.
— Баб держи, держи баб!!!
Воины стали хватать женщин, чтобы те не повторили шаг отчаянья.
Святослав подбежал к борту, мимо него пронеслось что-то маленькое:
— Анне! — вырвался тонкий писк и комочек кинулся вниз.
— Малец! Малец в воде!
Новый всплеск, это один из воинов прыгнул следом…
Мальчишку достали. Выловил тот самый парнишка-дозорный, молоденький да безусый. Схватил за волосья и выволок, сам чуть не утоп, в броне же сиганул, дурной, сапогами воды загреб, хорошо — за весло успел ухватиться. Воины перегнулись, руки подали, достали обоих. А бабу не смогли, сгинула, и следа на воде не осталось, камнем на дно пошла.
— Вольга, сынка себе достал? — похлопал Твердяй своего воя по плечу.
— Божья душа, — буркнул парень. — Мать его должно была.
— Бедовый, — Твердяй присел на корточки рядом с мокрым мальчонкой. — Лета четыре, не более, внучок мой как раз в такой поре. Эй, тебя как звать, утопленник?
Мальчонка только испуганно водил большими карими глазами.
— Вольга, приглядывай за ним. Ну, чего встали, исполчиться, в сечу готовься!
Корабли стремительно сближались. Дудки трубили все яростней. Сейчас начнется, понесет Волга алые потоки к далекому Хвалынскому морю. Пленницы обреченно сникли, бормоча молитвы…
Булгары не напали, расступились, пожалели пленников, не утратили надежду на выкуп, а, может, оценили чужие силы, предпочитая выпустить русское войско — Ошель уж из пепла не воскресить, а своих губить за зря кому охота.
Вернувшийся целым и невредимым с Камы ростовский воевода Воислав догнал русские корабли в устье Оки, и тоже, проныра, с богатой добычей. Дома ждет почетная встреча, великий князь Юрий будет доволен — дружины сберегли, большой полон с собой прихватили, не взяли Биляр с Булгаром, так и что ж, все равно булгары теперь притихнут, а то и сами приплывут замириться. Того и надобно было.
На привале вкруг костров царило радостное оживление. Святослав, выпив с воеводами и муромскими племянниками, велел гридям тащить за собой
Юрьевский князь переходил от костра к костру. Дружинники торопливо вскакивали, низко кланялись, тянулись за братиной, крестились, желали здравия князю, отхлебывали и довольно крякали, краем рукава отирая усы. Все как обычно, честь по чести.
Последний костерок чуть поодаль, небольшой, дозорный. От него в глухую ночь будут уходить легкие тени, высматривая возможную погоню. Вряд ли булгары кинутся догонять, а все же.
Дозорные заметили князя, с поклоном выступили вперед. Вот и юный Вольга среди них, суровостью лица добавляет себе годков.
— Куда мальчонку дели? — вспомнилось Святославу.
— Да вот он, — Вольга отступил, открывая расстеленный на траве кусок рогожи, на котором, подложив ладони под щеку, спал бедовый малец. А волосы светлые, чуть кудрявые, что у суздальцев, только лицо скуластее, нос прямее, с узкими крыльями.
— Чего ж их бабам его не отдали? — нахмурился Святослав.
— Не признали, говорят — не наш.
— И утопленницу не признали?
Вольга отрицательно покачал головой.
— Чудно, — буркнул себе под нос Святослав.
— Он этого… — кашлянул в кулак Вольга, — не слышит ничего… глухой.
— С чего ты взял, — вскинул очи князь, — по-нашему просто не понимает?
— Да нет, тоже так думали, все пытались разговорить. Прокоп по-ихнему бормотать умеет, так сказал — глухой, и все тут.
— Он же лопотал что-то по-ихнему, стало быть, слышит.
Вольга отрицательно покачал головой:
— Мы над ухом хлопали, дудели, а малец и головы не повернет, ни вздрогнет. Глухой как есть, — молодой воин тяжко вздохнул, — но не плачет, тихий.
Святослав снова посмотрел на подрагивающего во сне мальчика.
— Зато, глянь, княже, чего смастерил, — Вольга разжал ладонь и показал плоский белый камешек, на нем мелкими штрихами была процарапана диковинная птица с бойким хохолком, распустившая крылья к полету. — Я ему ножичком хотел зверушку какую нацарапать, а он вырвал у меня да сам.
— Неужто сам? — Святослав заводил пальцами, повторяя изгиб крыла.
— Как есть сам, я только вот тут подправил, — Вольга указал мизинцем на когтистые ноги.
— До Владимира доберемся, в артель его к камнерезам отдам, авось кому и глухой сгодится, — рассудил Святослав, снимая с себя груз.
Вольга что-то хотел сказать, но видно не посмел, лишь снова поклонился. Святослав быстро побрел прочь.
А ночью, стоило сомкнуть отяжелевшие веки, привиделся горящий град — бегущие с распахнутыми от ужаса очами люди, кровавое зарево за их плечами и черный, ядом сочащийся по земле дым. Сон был так ярок, что у Святослава даже перехватило дыхание, а в легких запекло. Огненный шар перелетел через голову, едва не опалив волосы, под ногами захрустел снег… Снег?! Истоптанный, щедро припорошенный пеплом. Откуда снег летом? А ведь это не Ошель горит, не Ошель… это же Юрьев, его Юрьев пылает! Святослав проснулся в холодном поту, долго тер глаза, сплевывал воображаемую гарь.