Чудные зерна: сибирские сказы
Шрифт:
Как-то мимо проезжал, углядел — село людное, место бойкое, торговому делу прибыльное. Решил и у нас кабак построить.
Вскоре приказчик кухтеринский прибыл с семьёй: жена его — толстущая, что глыба та, и Мишка-племянник, Плешастым звали. Слыхали, будто он у Кухтерина тоже в приказчиках состоял, да проворовался. Хозяин-то выгнал его, так он у дяди в кабаке меж столов половым бегал.
Как приехали, перво-наперво старосте бумагу под нос — разрешение кабак открывать. Тот и указал на пустырь. Построили, а глыба каменна рядом оказалась, будто зазывала у входа. Ямщики понаедут, шумят до полуночи, а которые
— Кулак-то у ней — гиря пудовая.
Вот и стали по селу говорить:
— Глыба-то бабой каменной оборачивается, мужиков у кабака по ночам караулит.
Но других это не шибко пугало, тянуло в окаянное место. А коли денег не было — в долг пили. Корову, коня, рубаху с себя закладывали. Приказчик, что к стойке Кухтериным был поставленный, исправно долг требовал.
Во многих домах животы подтянули, ребятишки по соседям куски попрошайничали. Бывало, правда, какой-нибудь мужик, на свой разор глядючи, спохватится, в кабак ворвется, кричит, кулаком в грудь себя бьёт — опоили, дескать, во хмелю на расписку палец мой ставили. Но как опять подадут ему шкалик — не удержится, выпьет ведь, и опять гульба до ночи. А поутру найдут крикуна бездыханным, и опять на селе ахают:
— С бабой каменной повстречался!
Кабы не Еремей Стоеросов, сколько бы ещё людей загубили. Занятный старик-то был, с причудью: по осени из тайги выкопает куст рябиновый али черемуху, под окном посадит. Весной зацветет она, медвяным ароматом дурманит голову. Девки в вечер ко двору соберутся, парни бревно принесут — вот и посиделки. К полуночи разойдутся, а кто и останется. Еремей глянет в окно, скажет старухе:
— Кто это на бревне, Пелагея?
Та подойдет, приглядится:
— Поди, Фрося Мешохина, а рядом-то?.. Ишь, прильнул как! Так и есть — Федя Последников.
Постоят старики, повздыхают:
— Давно ли у нас так жисть зачиналась?! Охо-хо-шеньки!
На другой день Еремей люльку мастерить начнёт, а как сделает, скажет:
— На свадьбу, поди, пригласить не забудут. Вот и подарок готовый.
В люльках-то Еремеевых, почитай, полсела укачивалось; как увидят у старика на крыльце люльку готовую, так и говорят:
— Скоро ещё одной свадьбе быть.
Только, как баба каменна по ночам оживать стала, свадьбы вовсе расстроились, и парни в кабак зачастили. Старик-то обеспокоился:
— Этак всех парней изведёт, ходить ко мне будет некому!
Как-то вечером углядел у кабака Федю Последникова да Кольшу Матюшина, а с ними Мишку Плешастого. Парни-то при деньгах были, утром бычков на базар водили. Еремей уши навострил, слышит — Мишка парней уговаривает:
— Чего робеете? Мы по маленькой, для знакомчества, а деньги мои — угощаю.
Ну, старик-то и закипел: «Спортит! Ох, спортит ребят!» А Мишка улестил, видно, парни в кабак отправились. Еремей и юркнул за ними.
Усадил Плешастый ребят, сам отошел за водкой. Тут Еремей объявился, Федя с Николой головы опустили — стыдно перед стариком: в этаком застал заведении.
Еремей и говорит:
— Ступайте-ка, молодцы, по домам, хорошего тут ждать нечего.
Федя-то поднялся, а Кольша
— Человек от души угостить жалает, и мы при деньгах, чего ж не гульнуть!
Еремей сплюнул в ответ и пошёл вон, Федя — за ним. По дороге-то и рассказал, что Мишка Плешастый который раз в кабак ребят сманивал. Еремей головой покачал:
— Ох, зря Кольшу оставили!
Вернуться хотел, да у ворот соседка его поджидала, с поклоном кинулась: дочь у ней который час криком кричит, разродиться не может. А старухи круг неё без толку топчутся, друг на дружку ругаются.
Еремей-то и на повитушье дело мастером был: что телка, что жеребчика, что ребеночка — всегда здоровеньким примет. Ну и в этот раз пришлось всю ночь подле молодухи крутиться, к утру хороший мальчишка родился, и мамка осталась живёхонька. А днём по селу крик да плач — Кольшу Матюшина за пустырём в канаве нашли. Всё про бабу какую-то лопочет. Видать, злодейка каменна приласкала.
Еремей глыбу подолгу у кабака оглядывал, да так и уходил, ничего не придумавши. А Кольша кое-как оклемался, Еремею и рассказал.
Как старик-то Федю увёл, они с Мишкой выпили по стаканчику. Тут и взбрело парню в голову деньгами перед Плешастым похвастаться, мол, не всё у вас, торгашей, но и у мужиков имеются. Мишка сразу водки бутыль принёс, а Кольша крепким себя посчитал, стаканам счет не повёл, один за другим опрокидывал. Потом деньги куда-то пропали. Поискал — не нашёл, на Плешивого взъелся, про Кухтерина что-то кричал. Тут уж приказчик водки налил да сам и поднёс — пей, дескать, хозяина угощенье. Кольша стакан осушил, и сразу мутить стало, еле из кабака выбрался. По дороге через пустырь побрёл. А в бурьяне-то будто высветлело, пригляделся — баба стоит огромная. Руки к нему протянула и ласково так:
— Иди, милёнок, ко мне!
Голос у ней шибко знакомый, да не упомнит вот, чей. И лица не разглядел, спьяну-то кинулся. Тут сухая трава зашуршала, и сознание вышибло.
Еремей, как про каменну бабу от Кольши услышал, по столу кулаком саданул:
— Не в камне тут дело!
И сам в кабак зачастил. Пелагея-то всполошилась было:
— С ума, старый, спятил — годами нажитое в сивухе топить!
Однако глядит, Еремей из кабака раз да другой трезвёхонек возвернулся, ну и поняла — своё старик на уме держит. А тот, и правда, возьмёт рюмку водки, прикинется пьяненьким, сидит в уголке. Народу к вечеру полно набивалось, сыплются в мошну хозяйскую медяки да рубли мужицкие. Поглядит Еремей, вздохнет: «Эх, мужики, сами в кухтеринску петлю лезете. В кабак-то, поди, не тянут силком!» И головой, будто пьяный, закрутит.
Так до ночи досидит и уйдет потихоньку. Старуха терпела, терпела, да напустилась:
— Что за утеха — в кухтеринском содоме на пьяных глазеть?!
Еремей только палец к губам приложил:
— Потерпи, старая, конец этому будет! Злодейку каменну дай изловить.
Пелагея и перекрестилась.
Походил Еремей в кабак ещё сколько-то, зазвал как-тo к себе мужиков да парней. И Федю Последникова. И говорит:
— В эту ночь девка каменна объявиться должна!
Каждому обсказал, как вести себя да кому где девку-то караулить, а с Федей особо, один на один, разговаривал. Перед тем как отправиться, у рябины прут срезал потолще и отдал ему. Парень-то удивился: