Чудо хождения по водам

Курчаткин Анатолий Николаевич

14

Какой оглушающий, какой яркий – словно цветной, если бы для звуков существовало это понятие, – птичий гомон стоял вокруг! Казалось, слух расшит им, как натянутое на пяльцы полотно шелковистыми нитями мулине, играет сотнями красок, складывающихся в недоступный пониманию, но несомненно ясный для посвященного рисунок. В. лежал, слушая этот гомон, с закрытыми глазами и не мог понять, снится тот ему или звучит наяву. Нет, видимо, наяву, от этого и проснулся. Разлепить веки стоило труда – на каждом лежало по гире. Несколько мгновений он лежал в недоумении, не в состоянии взять в толк, где он, почему в одежде, почему столь многоголос и громозвучен птичий гомон. Потом до него дошло, что находится у себя в машине, сиденья разложены, оконные же стекла опущены вниз до упора. А следом из памяти, медленно

сначала, но все убыстряясь и убыстряясь, хлынул вчерашний день, гуру, старик с козами, звонок жены…

В. перевернулся на спину, пошарил в одном брючном кармане, в другом, чтобы посмотреть время на мобильном, – телефона не было ни там, ни там. Твердая маленькая пластина переметнулась между пальцами. В. выловил ее в глубине кармана и извлек наружу. Это была телефонная сим-карта, и он тотчас вспомнил судьбу трубки.

Часы на приборной доске показывали шесть утра. Чтобы увидеть их стрелки, пришлось подняться. И какая же тяжесть была во всем теле, какая усталость – словно не спал, а всю ночь промахал кувалдой. В. переместил себя к передней дверце, открыл ее – и вывалился наружу.

Воздух, овеявший его измученное автомобильным сном тело, был ласково-тепл – неудивительно, что он ничуть не замерз, проведя ночь в машине с открытыми окнами, – жар предстоящего дня еще лишь слегка обдавал своим дыханием, и это слабое дневное дыхание, тонко смешанное с ночным, разливало в воздухе аромат некоей праздничности жизни, ее насыщенности неуловимым, но бесспорно существующим смыслом. Солнце уже оторвалось от леса на противоположном берегу озера, однако еще невысоко встало над горизонтом, и тени вокруг были так же длинны, как вчера вечером. Только деревья отбрасывали их в противоположную сторону, и, словно это было тому причиной, в лежавших на земле бесплотных колоссах была не вчерашняя угрюмая сумрачность, а величественная торжественность. Середину озера перевивала лента нерассеявшегося тумана, и, просквоженный солнцем, он золотился сошедшим на землю заревым небесным облачком. Ни один пловец не рассекал зеркальную утреннюю гладь озера. Ни одного рыбака не маячило поблизости. Ни одного человека не виднелось вдали на пляже. Похоже, ни единого человека не было вокруг.

Невнятная обжигающая мысль пробрезжила в В. смутной догадкой. Он торопливо скинул с себя рубашку, сбросил туфли, освободился от брюк, покидал все внутрь машины, закрыл окна, заблокировал двери и, в одних трусах, оступаясь на корнях и ежами щетинившихся сосновых шишках, обжигая ступни о хвою, опрометью бросился на берег.

Нога ушла в воду точно так же, как тогда, когда приезжал с женой сюда в темноте, как в ванне, когда участковый с бородачом оставили квартиру, – беспрепятственно скользнула в ее прозрачное жидкое нутро и взбаламутила его, подняв со дна заклубившийся облачками ил. Вода принимала его в себя, когда не было наблюдателей, и не пускала, когда наблюдатели были. Жена, должно быть, наблюдателем не являлась. Во всяком случае, до вчерашнего дня.

В. плыл, и у него было чувство, что он может плыть так бесконечно, вода – его родная стихия, он рыба, он дельфин, он кит, он рожден для жизни в ней, плыть, плыть, плыть – вожделело все его естество.

И он плыл, плыл, плыл, и мир, как в точку, как в свое ядро, сбежался к этому равномерному движению рук и ног, к этим равномерным вдохам-выдохам, к этому мягкому плеску воды вокруг. Все, что было вовне, исчезло, растворилось бесследно, и происшедшее с ним в эти последние дни обратилось в мираж, сон, морок. Что это было за наслаждение – находиться в воде, проникать сквозь нее, преодолевая ее мягкое кошачье сопротивление! Он достиг стоявшей над водой ленты тумана и вплыл вовнутрь, оказавшись в золотящейся белесой мгле. И плыть в этой мгле, не видя ничего вокруг, кроме нее, это было свое, особое удовольствие – казалось, мир исчез вообще, нет времени, нет пространства, и ты знаешь себя и помнишь только вот так ритмично загребающим руками, ритмично бьющим ногами…

Но туман кончился, открылась чистая вода, и вместе с нею, вместе с открывшимся видом другого берега за ее слюдяной полосой В. увидел себя не этим внемирным рыбодельфинокитом, а обычным, не слишком искусным пловцом, в мышцах уже накопилась усталость, движения замедлились, – пора возвращаться.

Нырять в туман вновь он не стал, проплыл вдоль его ленты, обогнул ее, отыскал взглядом место, где разделся, и устремился к нему. Оплывая туман, он довольно далеко уклонился

в сторону пляжа, и путь до оставленных на берегу вещей основательно увеличился. Он плыл по отношению к береговой линии не под прямым углом, а как бы по гипотенузе. И теперь уже он не был свободен от мыслей. Об отправленных на южное море сыне и дочери думалось ему. Уезжали – отец вот он, всегда рядом, утром, когда встаешь с постели, и так этого не хочется, вечером, когда следует в нее отправляться, и снова так не хочется, а вернутся – папа неизвестно где. И о том, как устраивать свою новую, бобылью жизнь, думалось. Квартиру, видимо, придется снимать, это какой расход, представить только, и какая бессмысленность в бобыльем уделе – хоть удавись. Думалось, конечно, и о визите участкового с бородачом, об обещании бородача, которое висело дамокловым мечом и способа отвести этот меч в сторону, избавиться от его угрозы все так же не было видно. Но думалось обо всем этом со странной легкостью, мысль притекала – и так же утекала, не оставляя по себе следа; ни горечи, ни волнения, ни тяжести в душе – ничего. Чему должно быть, пусть происходит – такое вот было чувство. Словно он этим купанием смыл с себя всю свою прошлую жизнь – и начиналась иная, новая. Словно бы то было не озеро с унылым названием Запрудное, в котором купался десятки раз, окрестности которого исходил-обтоптал и вдоль, и поперек, а некий таинственный водоем с молодильной водой, он омылся ею – и теперь ему ничего не страшно, готов ко всему.

То, что вода выталкивает его из себя, поднимает на поверхность, и он уже не плывет, а как бы скользит по ней, он осознал лишь тогда, когда нормальный гребок стал невозможен, а ноги начали взлетать в воздух. И он замер на месте, – бьющийся на воде руками-ногами в тщетной попытке плыть, уподобясь рыбе, вытащенной зимним рыболовом из лунки на лед.

Какое-то время В. лежал, не двигаясь. Потом оперся руками и сел. Забавно он, надо полагать, выглядел, если бы кто-то мог его сейчас видеть, – сидящий посередине озерной глади, как на тверди.

Он подумал об этом – и его словно тряхнуло: раз его вытолкнуло из воды, значит, кто-то смотрит на него!

Искать того, кто наблюдал за ним с берега, долго не пришлось. Это была пара – мужчина и женщина. Они стояли на кромке пляжа, оба, похоже друг на друга, массивные, с обильными телесами, у мужчины живот нависал над плавками, почти закрывая их, купальник на женщине был цельный, но даже отсюда, чуть не с середины озера, было видно, как он, врезаясь ей в тело, собрался повсюду толстыми складками. За спиной у них, у самой границы между песчаной частью пляжа и луговой, царствовала подобием дома на колесах машина. Это, в пандан их габаритам, был джип, какой-то из очень крупных -зверь, который продрался бы и по песку, но для радости жизни им достало того, что они просто припахали на своем звере на пляж. Двери джипа были распахнуты – словно пара сдвоенных крыльев, – и он напоминал большую серебристую бабочку, пытающуюся взлететь и не находящую в себе сил оторвать свое крупное тело от земли. До слуха В. даже донеслась в этот миг музыка, вырывавшаяся из включенных на полную мощь динамиков, которую до того он не слышал, – вернее, не музыка, а ритм, что выколачивала ударная установка: бум-бум-бум, прогибая барабанные перепонки, тяжело вываливалось из машины в райскую утреннюю тишину.

В. поднялся на ноги и зашагал к берегу. Взгляды колоритной парочки, чувствовал он, сопровождают его прилипшим банным листом. Хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы эти двое не могли его видеть, но как это было возможно – раствориться? разве распасться на атомы.

Он шел к тому месту, где, скрытый деревьями, стоял его “Фольксваген”, с усердной старательностью косясь в сторону от глазеющих на него мужчины и женщины, и их появление рядом, когда, оттолкнувшись от воды, вспрыгнул на козырек подмытого берега, оказалось для него неожиданностью – он даже вздрогнул.

Того, что произошло, он не мог себе и представить. Женщина с разбегу, всколыхнувшись всем своим просторным перекормленным телом, рухнула перед ним на колени, и В. в тот же миг ощутил свои ноги в тесном кольце ее сдобных рук.

– Помоги! Помоги! Помоги! – стискивая его ноги, прижимаясь в ним тучной податливой грудью, заблажила она. – Судьба это, помоги! Я еще не хотела, а этот-то мой прямо насел: давай да давай, по утречку, пока никого там! Я его еще даже матом – так не хотела, он чуть не силком меня… и видишь, судьба: чтобы тебя встретить! К тебе вело! Помоги!