Чудо хождения по водам
Шрифт:
– Вы полагаете, оплодотворение может происходить бесконтактным путем, на расстоянии? – позволил себе подобие шутки В.
Кудлатая, опершись руками о пол, приохивая, принялась подниматься.
– А здесь она. Вот позову. Тут, за дверью. Стесняется. Сейчас я ее…
Боже, ужаснулся В. А не шути так, тут же осудил он себя.
– И что? – остановил он кудлатую, не дав ей броситься к двери. – Что, вы хотите, чтобы я с ней сделал? В постель с ней лег?
– А лучше б всего! – с радостной поспешностью согласилась кудлатая. – Чтобы наверняка. Главное, чтоб родила. Замуж уж не судьба, видно… так с каким мужиком как к сроку ни подгадывает – никак не тяжелеет. Никак, ну! У врачей обследовалась –
В. чувствовал: ему не отделаться от кудлатой. Она была как репей. Отдерет ее от себя сейчас – проснется среди ночи, а она ему под бок подпихивает эту свою дочь. Достанет его не сегодня, так завтра.
– Ну, а она-то сама верит… – Он сбился, язык противился предстоящему слову “осеменить”.
– Во что верит? – настороженно спросила кудлатая.
– Ну, что я… – В. снова не смог договорить.
Но кудлатая теперь поняла.
– Верит, еще как верит! – вскинулась она. – За дверью тут… дрожит вся!
– Зовите вашу дочь, – обреченно сказал В.
Дочь, влекомая за руку кудлатой, по-школьному тупила глаза и цвела розами во все лицо. За тридцать ей было уже очень хорошо, скорее ближе к “бабьему веку”, чем к тридцати, похоже, сама кудлатая родила ее едва не в младенчестве. А впрочем, отнюдь не уродина, как можно было бы ожидать, что ей помешало устроить свою судьбу?
– Вы что, верите, я могу вам помочь? – спросил В., когда убегавшая глазами от его взгляда дочь кудлатой оказалась напротив него.
– А нет? – вскинула она глаза. Обдав В. таким страхом – он тотчас и без ее ответа все понял. Верила, верила. И сейчас испугалась не того, что не сможет, а того, что откажется помочь.
Но все же В. хотелось получить от нее ответ.
– Это я вас спрашиваю, – сказал он.
Губы у нее затряслись.
– Можете, так помогите. Другим помогаете… – Глаза ее снова прянули долу, пряча готовность ко всему в обмен на просимое.
И о, какие у нее были глаза! Никакой кротости, никакой смиренности, которые можно было бы предположить по пришибленному ее виду. Это были глаза откровенной шалавы, остающейся такою, несмотря даже на приближающийся “бабий век”. Она была истинной дочерью своей матери, родившей ее в возрасте, когда сверстницы еще не забыли о куклах.
– Что же, раз верите… – Ставшим уже почти привычным движением В. воздел руки и возложил их на голову дочери кудлатой. – Раз верите, так все и будет.
– По вере вашей воздастся вам, – наставительно подала голос из-за плеча дочери кудлатая.
А ведь это из Евангелия, потрясенно осознал В. Не отдавая себе в том отчета, он произносил слова Христа!
– Ну да, – подтвердил В., с облегчением снимая руки с головы дочери кудлатой. – По вере.
17
Закрывая с чувством освобождения за кудлатой с ее шалавистой неюной дочерью двери, не знал В., что придется ему сегодня еще раз отбиваться от сходного требования, отбиваться – и вновь не отбиться.
Расположенный согласно сведениям пестрого проспекта, что В. обнаружил на журнальном столе в гостиной, в центральном особняке ресторан, готовый накрыть ему стол едва не в любое время дня и ночи, столько же прельщал, сколько и отвращал – фатальной неизбежностью угодить под созерцающие взгляды, а может быть, и неизбежностью разговоров, и запретительное чувство без особых усилий победило. Холодильник, как и обещала кудлатая, был полон съестного: всякими коробочками, скляночками, пакетами, – захоти он не выходить из своего обиталища, ему хватило бы еды на несколько дней. В. заварил чай, поужинал – творог таял во рту, сметана свежайшая, хлеб – на выбор несколько сортов. Все на базе, казалось,
В. включил телевизор – и выключил, не дождавшись, когда засветится экран. Снова прошелся по всей квартире, поднялся на второй этаж, открыл в ванной воду, постоял, слушая звон ее струи о дно ванны, закрыл и спустился вниз. На веранде, около дверей, ведущих на улицу, на бронзовом клюве суровой сказочной птицы – копии той, что в сауне гуру, – висели ключи. Прорези замков безропотно приняли их в себя, и так же безропотно поддались их повороту механизмы замков. В. открыл дверь и вышел на небольшое, под скворечниковой железной крышей крыльцо. Необработанный кондиционером горячий уличный воздух тотчас одел тело плотным, тугим корсетом. Ариаднины нити красновато-гравийных дорожек убегали в запечатанное для взгляда лесное пространство, обещая там обретение тайны, полной важного жизненного значения.
В. запер дверь, спустился по крыльцу, руки в карманы – руки в карманах создают ощущение внутренней свободы, – и направился к лесу. Походкой скорее дерганой и развинченной, чем хоть в малой степени целеустремленной, – никак не походкой независимого и свободного человека.
Углубившись в лес на пару десятков шагов, В. остановился и оглянулся. Оставленный с заднего хода особняк виднелся в лохматящемся ветвями проеме дорожки уже лишь частью канареечного цвета стены, и теперь, отсюда, хранилищем той самой, полной важного жизненного значения тайны казался он. Новый приступ грызущей тоски поднялся в В. и, расширяясь, закручиваясь, словно воронка, начал засасывать в себя; заори, замаши руками, выдираясь из этого круговорота, позови на помощь – кто услышит, кто поможет, как сумеет спасти? В. повернулся спиной к солнечному проему в зеленой гуще, вытащил руки из карманов и вдарил по шелковисто-шероховато хрустящей гравийной ленте с такой борзостью, словно за ним гнались и он уходил от погони.
Уйти, однако, далеко не пришлось. Сначала до слуха донеслись странные перемежающиеся равномерные звуки: один – как бы что-то легко, твердо и глухо лопалось, другой – что-то так же твердо, но увесисто шмякалось и шмякалось на некую резонирующую поверхность, – а там между деревьями забрезжил просвет, и В. понял, что это и есть помянутые директором по связям теннисные корты, а звуки, что слышит, – удары мяча. Только странно, почему они столь различны.
Кортов было два. Огороженные высокими металлическими сетками, со свежерасчерченными яркой белой краской, такого же красноватого цвета, как дорожка, полями, оба пустые, лишь в ближнем к В. метался, лупил о щит резво отскакивающий от поля желтый мяч упругий человек в белых шортах, белой тенниске, белой бейсболке на голове. Удар ракетки по мячу рождал звук, похожий на глухой хлопок, удар мяча о щит походил на смачный шлепок. Должно быть, теннисист, если и не был таким уж мастером, мог все же называться вполне ничего себе игроком – бил и бил по мячу, не теряя его, то приближался к щиту, то отходил едва не на середину поля, мяч послушно отскакивал туда, где он его уже ждал.
В. постоял, наблюдая издали, как облаченный в солнцезащитную одежду теннисист истязает себя, и двинулся по гравийной дорожке дальше. Дорожка, выведя к кортам, жалась к длинному борту короба, внутри которого теннисист вел диалог со стенкой. Сравнявшись с ним, В. вновь глянул в его сторону. И теннисист в этот миг, схватив, должно быть, периферическим зрением какое-то движение за кортом, тоже глянул в сторону В. Это был прежний начальник В. из заоблачной выси, глава департамента – юный Сулла. И юный Сулла также узнал В. Мяч отскочил от щита, ударился от землю – ракетка юного Суллы не устремилась к нему.